— Н-да, - заключил я, - наверное, ты прав. Да, ты точно, прав. А теперь, пожалуйста, иди. Иди, мне, правда, нужно работать и подумать над тем, что ты мне сейчас сказал.
— Ладно, пойду, - Каин протянул мне руку. Он впервые протянул мне руку за всё время нашего знакомства. Ладонь была сухой, а рукопожатие жёстким.
Он вышел через дверь, идя навстречу моим пожеланиям не появляться из ниоткуда и не исчезать в никуда.
Я отвернулся к чистому холсту, стоявшему передо мной, и, глядя на него, думал о словах, сказанных Каином. Прошло минут пять. Я чувствовал, как мышцы мои затекают в однообразной позе, но шевелиться совсем не хотелось. Казалось, двигаясь, я потеряю воспоминания и чего-то не пойму. А истина была близко. Я не слышал, ни как скрипнула дверь, ни шагов за спиной. Вдруг меня кто-то похлопал по плечу. Я решил, что вернулся Каин.
— Да, я в прошлый раз хотел тебя спросить, - заговорил я, не поворачиваясь, - а сейчас вот, чувствую, что это просто необходимо. Скажи, Каин, а как ты объяснишь убийство собственного брата?
— Ну, ты, мля, допился, - услышал я голос Михалкина, и обернувшись, увидел профиль комдива. - Я бы тебе, конечно, скорую вызвал, - слегка хлопал он меня своей широкой ладонью по щеке. – Но, только, мля, после того, как ты превратишь эту холстину, - кивнул он в сторону щита, подняв брови, - в произведение рекламного искусства. Массового, очень, мля, массового, Эдик, потребления. – Видно было, он волновался не на шутку. Поэтому, чтобы добавить весомость своим словам, он свернул кулак перед моим носом.
Я еле сдерживался, что бы не рассмеяться. А, ведь, действительно, всё очень похоже на психоз. Ну, надо же ему было так неслышно войти. Теперь, вот, будет переживать.
— Простите, Натан Сергеевич. Это так. Шутка такая, – мялся я.
— Шутка? – он подозрительно сощурился. – Хорошо, если так. Хорошо, если шутка. – он больно схватил мою щёку средним и указательным пальцем и ощутимо потрепал. – Я тебе, гад, деньги не за шутки плачу, а за работу. Понял?! - ощетинил он усы.
— Понял, Натан Сергеевич, - скривился я от боли.
— Значит так, - он швырнул на стол с красками листы, которые держал всё это время в левой руке, - вот тебе то, о чём рисовать. Нарезку роликов смотреть не будешь. Некогда мне. Фамилии все известные. Так что, - он посмотрел на свой хронометр Paul Picot, - к концу следующих суток, всё должно быть готово. Если нет, - он снова скрутил кулак и потряс его перед моим носом, - заплатишь мне такую неустойку, что мало не покажется.
— Хорошо, хорошо, - заверил я, потирая истерзанную щёку.
— Тогда, arbiten? – прокартавил он и хлопнул дверью.
Всё бы хорошо, думалось мне, но, рисовать то я не умею. Или, как там, писать не умею. Рисуют ведь школьники на стенах туалетов. Художники пишут.
Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ладно, надо что-то делать, там посмотрим.
Я взял отпечатанные листы. Фильм был наш. Как всё наше, заканчивался неопределённостью. Вечная тема. В пример субдебильному Голливуду, грани чёрного и белого стёрты - одно переходит в другое. Нет черты, разделяющей плохих и хороших парней. И те, и другие, сеют умное, доброе, вечное. И те, и другие разрушают и плюются дерьмом. Фильм не для слёз умиления. Фильм для чувственной тишины внутри себя. Не тупо. Но заблудившийся художник должен творить.
Я вспомнил «Двенадцать стульев» и Остапа с его «мальчиком». Ну что ж, у меня есть чуть больше суток. Нужно себя попробовать в чём-то новом. Разве кому-то иногда не мечталось развести краски и, стоя перед мольбертом, мазками творить новый мир.
Художник… Художник, словно археолог, аккуратным движением кисти снимает древний песок с души своей. И делает видимым даже ему самому ранее недоступное собственное восприятие мира. Переносит его на холст.
Вначале работают лопатой. Я взялся за валик, обмакнул его в белую краску и стал неспешно закрашивать холстину. Завершив работу, отнявшую больше часа, я убедился, что холст покрыт равномерно, без бликов и потёков. Для этого рассмотрел его с разных сторон, под разным углом. Надо же, ведь умею – удивлялся я.
Удовлетворённый, я решил продолжить работу. Я хотел изобразить героя в центре. Феноменальный ход, не правда ли? На фоне - чёрное и белое, входящее друг в друга длинными острыми шипами. Медленно растворяются они в противоположном цвете. Именно медленно. Актёра заглавной роли тоже хотелось бы изобразить узнаваемым. Тени. Очень важно правильно изобразить тени. В общем, в голове картина сформировалась. Оставалось развести руками и, как английский джентльмен из бородатого анекдота, задать коронную фразу: «Но как?». Как перенести всё из головы на полотно?!
Хотелось курить, но в мастерской лучше этого не делать. При мысли о дымящейся сигарете я вспомнил сюжет, виденный когда-то в маленьком городе, куда я был командированным, не помню зачем. Я ехал в автобусе по одной из главных улиц небольшого города. Встречная, трёхполоска отделена газоном. На газоне, фырча выхлопной трубой, стоит «Волга». Дверца водителя и багажник открыты. Сам водитель, взлохмаченный, в расстегнутой до пупа рубашке, с дымящей беломориной во рту стоит у бензобака, небрежно, через воронку, плеская бензин из канистры. Губы его шевелятся, видимо, от неудовольствия. Выпади тлеющая табачина, двести к одному – упала бы в воронку или горлышко канистры. Видя такое, я в панике пригнулся, ожидая неминуемого ба-бах. Однако автобус безболезненно миновал чудо-автомобилиста. Я подбежал к заднему стеклу и наблюдал, что же дальше. Да, ничего. Фаталист-водитель закрутил крышку бензобака, бросил канистру в багажник, выплюнул сигарету, уже сидя за рулём, в открытое окно, и рванул с места, оставив глубокие следы на газоне.
Я подошёл к ящику с вещами, достал пачку сигарет и закурил. Сидя возле банки с растворителем, всё же, решил пепел стряхивать прямо на пол.
И вдруг я понял, что воспоминания, только что имевшие место в моей голове, были вовсе не моими! Чёрте что за город! Чёрте что за командировка! Я не мог этого видеть! Но! Ведь видел же! Может быть, всё это - воспоминания нынешнего моего бытия?! Нынешней жизни!
.Значит, у меня теперь в два раза больше воспоминаний!!! А, если есть воспоминания, должны быть и навыки! Если я художник, твою мать – значит, могу теперь творить! Ну, не даром же я, со знанием дела, подготовил холст. Я ведь ни сколько не сомневался в необходимости производимых действий. Хотя, раньше и представить себе не мог подобного. Я поднялся со стула. Бросил окурок на пол. Затушил. Взял кисти из банки с растворителем. Тщательно вытер их ветошью. Подержал в руке каждую. Оставшуюся часть времени я провёл, словно в трансе, с удовольствием наблюдая, как из-под моей руки рождалось полотно. Конечно не «Последний день Помпеи», но тем не менее. Меня не удивляло, меня завораживало моё умение. Творец-алкоголик.
Чёрт, чёрт, чёрт!!!
Я сидел в кресле с сигаретой в зубах, к счастью, не успев её прикурить.
— Ну, мля… Молодец! Эдя, я в тебе не сомневался! – разбудил меня радостный крик Михалкина.
Я повернул голову и посмотрел на него снизу вверх.
— От, стервец, а! – Закричал Натан. - Ты зачем куришь-то в мастерской?! Убью, гада! – потянул он за сигарету и бросил её на пол.
Не услышав в его словах угрозы, я даже не стал оправдываться. А лишь щёлкнул от удовольствия языком, посмотрев на новую афишу.
— Ладно, давай, - заговорил Натан, - иди домой. – Будет заказ - позвоню. Там у Иваныча в Колизее премьера. Он про тебя спрашивал. Ты ж у нас - золотые руки, творческая голова, - он потрепал меня по волосам. – Так что, ты больно то уж в штопор не уходи. Тебе семью кормить. Да, и доктор то, наверняка, за супругу немало берёт.
— Доктор? – удивился я.
Он словно не услышал:
— Как там она, спит нормально?
— Да, вроде…
— Ну и ладно, - перебил он грозившую возникнуть тишину растерянности. – Вот тебе денег, - Натан достал из кармана и отмусолил четыре сотенных зелёных бумажки
Не хило, подумал я. Тем временем подумал и он, достав ещё одну.
— Это дочери передай.
— Дочери?
— Ну, Ренатке, дочке моей.
Немая сцена.
Тут я почувствовал, как устал. От работы, от постоянных открытий, от массы вопросов.
— Ладно, - махнул я рукой и направился к шкафчику. Переодеваясь, я снова долго рассматривал татуировку. Выйдя из кинотеатра, и вдохнув свежего воздуха, я почувствовал головокружение и ощутил во рту запах краски. Дыхание – как у дракона.
Зайдя в обменник, поменял сто баксов. Приятно, что курсы валют в моих жизнях совпадали – разница в копейках.
Стоп! А не зайти ли мне в кафе к Лизе?! Она должна быть здесь. Ведь, по сути, именно девушка является виновницей происходящего со мной, если верить словам Ангела. В кафе, в кафе, в кафе… Небритым и вонючим? Небритым и вонючим! В конце концов, какое это имеет сейчас и здесь значение.
В городе всё на своих местах: названия метро те же, лица те же – одинокие и незнакомые, как всегда и везде в большом городе.
