«Устало выглядишь» — читает Кампински в глазах Риты, мысленно отвечает тем же, а вслух предполагает:
— Может быть, мама твоя права и лучше подыщем какой-нибудь отель? Там, по крайней мере, душ будет похож на душ.
Она хочет как проще и удобнее, хочет избавиться от проблем и лишнего «мусора», но Рита неожиданно против.
— Лучше давай мы не будем тратить время зря, — негромко отвечает она. — Уже начало двенадцатого. Если закроешь глаза или представишь себе какой-нибудь… не знаю что, то и этот душ вполне себе освежает. Шампунь и полотенце прилагаются. А так же чай, мамины шанешки с творогом и моё кулинарное видение лазаньи.
«Никогда ее не видела такой домашней, — вдруг понимает Кампински, выслушивая ответную Ритину речь и неожиданно для себя бесится. — А интересно, Золотарева она встречала так же? В смысле, каждая хорошая жена вечером для мужа дома непременно проживает алгоритм, отмеченный еще в русском народном творчестве — напои-накорми, баньку истопи? И так же она его ждала, кормила собственноручно приготовленной стряпней, подавала в душ полотенце» — идиллически-семейная картинка, кажется, лишила Ольгу последних сил да и желания.
Покачав головой, Ольга тяжело поднимается со своего стула.
— Давай без обид только, — сделав шаг, она останавливается, так как в узком пространстве между столом и плитой, какой бы стройной Рита не была, её не обойти.
Рита поднимает на Ольгу непонимающий взгляд.
— Я действительно не могу здесь сегодня остаться, — глухо произносит Кампински. — Если хочешь, поедем со мной.
Хлопнув ресницами и даже подождав, пока стихнут Ольгины слова, Рита продолжает молчать, словно внезапно лишилась дара речи или понимания. Она глядела на Ольгу, будто читала слова с ее губ, но все еще не сложила их в несущее информацию предложение. Однако и терпение Кампински не безгранично.
— Рит, ты героиня, — неожиданно произносит Ольга, разводит руками, — у меня слов нет, кем нужно быть, чтобы жить здесь и делать вид, что тебе нравится этот сарай. Извини, от усталости ляпаю что попало, но я только сейчас поняла, куда привезла тебя, а ты еще и дочку потащила. Одевайтесь, поедем в отель. Завтра я прозвоню всех знакомых и найду тебе достойное жилье.
— Ни за что! — перебивая, четко и ясно, как по слогам, отвечает Рита. — Мне действительно хорошо здесь. Мне здесь нравится, Соне тоже, и мы никуда отсюда ночью не поедем! Вообще не поедем и завтра тоже! Перестань хоть ты за меня решать!
Выпалив, не договорив, Рита в сомнении прикусывает губу. Её взгляд еще кричит Ольге то, чего губы уже не скажут. Соня вертит головой и с интересом глядит на маму и малознакомую тётю Олю, с которой мама так непривычно эмоциональна.
— Оль, — на секунду забыв обо всем, кроме только того, что они здесь, рядом, мягче произносит Рита. — Мы говорим не о том. Я тебе рада и ждала тебя целую неделю…
— Если какая-то неприятность может случиться, она случится, — словно не слыша Риту, негромко и как-то обреченно произносит Кампински. — Оставайтесь. Завтра созвонимся где и как встретимся.
— Неприятность? — переспрашивая Рита, смотрит на Ольгу огромными глазами, — ты, наверное, хотела сказать «глупость»? То, что сейчас происходит, оно и есть. Ты так далеко ехала, чтобы просто уйти посреди ночи?
Но тщетно и вновь Ритин вопрос остается без ответа. Не выдержав Ольгиного взгляда, она молча отступает и больше не произносит ни слова, пока замок на входной двери не отчитывается аккуратным щелчком о покинувшей квартиру гостье-хозяйке.
— Глупость, — шепчет вслед покинувшей квартиру Ольге растерянная женщина.
— Ма-а-ам, пойдем спать в гамаке, — тянет за руку Соня. Черные глаза девочки беспокойно глядят на мать. Она еще не может понять многого, только чувствует, как меняется настроение самого дорого для нее человека.
— Да, солнышко, беги, я сейчас приду, — тихо отзывается Рита, не глядя на дочь. Она вообще словно смотрит в себя, внутрь, а не в окружающее её пространство, беззвучно повторяет: — Глупость.
В темном колодце двора зажигаются автомобильные фары.
Ни в мыслях, ни в чувствах не разобраться — растерянно понимает Рита. Хочется плакать, догнать, доказать, а еще больше хочется ничего не доказывать — ведь очевидно, как она нужна ей сейчас, дорога, необходима.
Сев за руль, Ольга автоматически включает зажигание, габаритные огни. Она готова ехать, но все еще медлит и смотрит вверх:
— Меня никогда и никто не ждал у этого светящегося окна в этой самой старой кухне, — это настолько странно, что она даже решается озвучить мысль.
В желтых квадратах замерла стройная тень.
— Глупость, — почти одновременно шепчут обе девушки.
========== Часть 18 ==========
Галантно открыв жене дверь автомобиля, подержав, пока Диана сядет в машину, Павел Юрьевич аккуратно закрывает дверь, смахивает с нее невидимую пылинку и выглядит при этом так сосредоточенно, будто важнее ничего нет в данный момент, кроме сомнительного трио — жена, дверь, пылинка…
Диана читает все действия мужа как раскрытую книгу и, подсознательно прогнозируя последствия, невольно слегка наклоняет голову вперед, как бегун перед особенно трудным стартом, медленно и тихо втягивает воздух, все больше сохраняя сходство с профессиональным спортсменом (эти ребята знают толк в подготовке к броску). Неосознанно она будто говорит себе — «я вовсе не слабая женщина, но в противники сейчас мне судьба дает дъявольски разозленного мужчину. С этим нужно считаться». Перфекционизм в каждом движении Павла Юрьевича буквально кричит Диане об опасном приближении к некой его внутренней границе, за которой жутко клубится неизведанный ад.
Сев за руль, Павел подчеркнуто аккуратно закрывает дверь со своей стороны, включает зажигание — панель ретро-автомобиля загорается мягким освещением, в тени двора машина обозначает себя габаритными огнями, и в дело вступает мотор. В тот момент Диане показалось, что даже двигатель заурчал подчеркнуто вежливо вразрез с обычным сытым урчанием большого странного зверя, затем тактично переключился со сцепления на газ и аккуратно сообщил движение трансмиссии. Культовый американский автомобиль не торопясь, с чувством собственного достоинства проехал несколько метров старого питерского двора и втянулся в арку.
Тихо, почти не слышно выдохнув, пока машина преодолевала грань мира внутреннего (двора) с внешним (проспект), оказавшись на просторе прямой и широкой улицы, Диана устремляет взгляд в будущее, опережающее темно-зеленый додж всего на полшага. Машина свободно катится во времени и пространстве, неторопливо неся своих седоков через готовящийся ко сну старинный город, и Дина по каким-то своим приметам решает — «пора».
— Прекрати, наконец, — нарушает она безмолвие, волнующееся низкими звуками урчащего мотора. — Лучше скажи мне словами, чем кричать своим молчанием и укорять безупречными манерами. Знаешь же, как я этого не выношу.
Не глядя на мужа, Диана твердо смотрит вперед, подчеркивая тем самым независимость своих взглядов. Павел, однако, остается по-прежнему спокоен.
— Ты тоже сама все знаешь, — отвечает он ровно. — Однако тебе не мешает это сходить с ума и впадать в истерику, как… — он не договаривает, выразительно морщится, чем вызывает новый приступ бешенства во всем образе Дианы Рудольфовны. Но нечеловеческими усилиями она удерживает себя в руках.
— Не заговаривай мне зубы, — спустя несколько взрывоопасных секунд с каким-то трудом произносит женщина, а потом все же срывается. — Господи! Ну к чему этот всепонимающий цирк?! Это напускное спокойствие?! Ты ведь видел, как и я, как она на нее смотрит! Ты все время был рядом и…
