Что-то от дыхания древности было в их любовном танце этой ночью. Будто на какой-то миг вместе с умирающей от наслаждения Ритой ожили все тайные возлюбленные, так же глядевшие в глаза любимых, словно в вечность, и видевшие в их зрачке огонь. Пламя медленно плавит Ольгу, будто ядерный реактор внутри у нее вместо сердца работает на пределе возможности — удар, еще один, и неслышным цунами проходит сквозь вечное пространство волна болезненно-прекрасного наслаждения, канув в вечность, сама ею становится.
Медленно затихая эхом друг в друге, лежа на боку, Ольга со спины обнимает Риту. Кончиком носа утыкается в мягкую кожу той части её тела, где шея плавно переходит в плечо. Кожа Риты часто кажется Ольге шелком, а на запах смесью чуть сладковатых пряностей.
Чувствуя руки Ольги на своей груди, всю ее практически повсюду, Рита глубоко-глубоко вдыхает их обоюдную общность. К моменту, как она выдохнет, сон-спокойствие уже сгустит кровь, приостанавливая излишне быстрый ее бег, вызванный страстью и адреналином в размеренный ритм нежности.
Рите приснится в ее песне богемная квартира деда-художника и две молодые женщины в бесконечном таборе гостей. Обе темноволосые, но одна смуглее, а у второй на щеке, в уголке губ, родинка, из-за чего ее улыбка кажется еще загадочнее и нежнее.
В памяти маленькой Риты, слушавшей, не понимая, разговор о любви, Рита взрослая видит гораздо больше теперь. Одна из жен деда очень темпераментно доказывала, что самая правильная и сильная связь может быть лишь между мужчиной и женщиной, и тогда от этой связи рождаются дети, а те две женщины просто сидели рядом плечом к плечу (совсем как мы сегодня — прошептала память Рите во сне), и они даже не спорили — они светились одним на двоих серебристым эхом друг друга, а детьми были их картины и песни, то, чему они с благодарностью отдавали частички собственной души.
Ни маленькая, ни большая Риты не знали, чем кончился тот разговор.
Раскинувшись в кровати, как в полете, Ольга крепко спала и видела во сне маленькую Соню, пытливо глазеющую на двух красивых чувствами женщин, связанных друг с другом прозрачно-светящимися меридианами сфер — странновато-мистическая картина продавалась в числе других на Арбате, когда там еще продавались картины — Ольга ожидала кого-то под дождем — по ребристому панцирю зонта стучали капли воды, штрихами разграфичивали пространство между Ольгой и картиной, а потом вдруг прохожие начали декламировать текст.
— Демоническая женщина отличается от женщины обыкновенной прежде всего
манерой одеваться, — глубокомысленно заявил хмурый прохожий, отвернулся и пошел прочь, а продавец безделушек зазывающе продолжил:
— Она носит черный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия, который ей непременно пришлют в следующий вторник», стилет за воротником, четки на локте и портрет Оскара Уайльда на левой подвязке… — закручиваясь, слова озвучиваются до боли знакомым голосом.
— Рит, выключи радио, — бурчит во сне Ольга, уютно прячась в одеяло, обнимая спящую же Риту, слышит в ответ: — «Валентин Иосифович будет против выключения».
Кажется, голос Риты проснулся отдельно от хозяйки. Звучит он, во всяком случае, так, будто зверьком уселся на Ольгином плече и прячется, при новом абзаце театрально-старательно соседского декламирования.
— …у нее подняты брови трагическими запятыми и полуопущены глаза. Кавалеру, провожающему ее с бала и ведущему томную беседу об эстетической эротике с точки зрения эротического эстета, она вдруг говорит, вздрагивая всеми перьями на шляпе:
— Едем в церковь, дорогой мой, едем в церковь!..
— Неа! Мы едем смотреть енотов! — звонко возражает невидимому декламатору Соня. Ольга ныряет головой под подушку, а голос Валентина Иосифовича сконфужено произносит «пардон» и стремительно пропадает за тихим стуком закрывшейся оконной рамы.
***
Спустившись к завтраку (проживание в этом отеле включает в себя такой вкусный плюс), Диана и Павел чувствуют некоторое облегчение от нахождения в пространстве, заполненном посторонними людьми. «В обществе» как бы снималась проблема обязательно диалога между собой. И тем оно легче, что Диана и Павел не разговаривают друг с другом со вчерашнего позднего вечера (не считая коротких бытовых фраз).
«Шведский стол» на время отвлекает обоих щедрым предложением и приличным выбором ингредиентов для составления своего собственного оригинального блюда на завтрак. А потеряться в ассортименте здесь оказалось немудрено: несколько видов ветчины, ломтики парового мяса, выбор сыров, колодами карт растянувшийся по специальной доске; желтоглазые порционные яичницы, жареные колбаски, салаты из свежей зелени, разнообразные бутерброды, отдельно тосты, масло, хлеб нескольких видов и многое другое, чего сходу не разглядишь. Совершенно законно позабыв о вчерашней ссоре, неприятно протянувшейся молчанием до сего утра, Павел и Диана, как дети у рождественской ёлки, делятся друг с другом предложениями.
— Блинчики, творог или вон тех канапе? Не могу разглядеть с чем, но в целом выглядят умопомрачительно вкусно!
— Тебе кофе или сок, Дин? Может, и то, и другое?
— Оливок и тех черри-малюток, фаршированных греческим сыром…
Неимоверным усилием заставив себя остановиться в пределах вежливо-разумного, Паша и Диана тайно отмечают в мыслях — «мы ж еще не уходим и если чего еще захочется — можем взять», занимают столик на двоих, поглядывая друг на друга с блеском в глазах, не скрывая за тем блеском бликов взаимных извинений.
— Доброе утро, моя королева, — с родным теплом в голосе произносит мужчина.
— Я люблю тебя, — полным доверием негромко отвечает женщина. — Замечательное место ты выбрал. Давно мы никуда не выбирались.
Взявшись за столом за руки, они некоторое время сидят, просто глядя друг на друга, друг другу в глаза. и этот немой диалог двух «Я» крепко переплетается в одно общее «Мы».
На самом деле важно всё и ничего нет важного.
— Погода обещает сегодня исключительно отличный день, — отмечает Павел Юрьевич солнечное пока еще утро.
Легко орудуя вилкой и ножом, Диана чуть склоняет голову.
— Как любила говорить одна моя коллега, — она забавно меняет голос, — это Питер, детка, глядя на солнце, готовь дождевик.
Рассмеявшись, супруги продолжают свой завтрак.
— Не знаю, какие планы у молодых, — перейдя к кофе, Павел делает первый шаг к рискованной, но насущной теме, — но я бы предложил прокатиться до Петергофа, например.
— В нейтральные воды, — тихо произносит Диана, двумя ладонями обнимает теплые, пузатые края чайной чашки. — Ты прав, Паша, я не интересовалась у Риты о ее личных планах, просто поставила перед фактом нашего приезда. Эта бесцеремонность внутри семейно-родственных отношений… к сожалению, мне тоже присуща.
— Эта черта в нашем обществе называется любовью и вниманием, — по-своему стремится поддержать Диану Павел. — Я не психолог, я математик, и тоже, к сожалению, не знаю, как правильно жить. Есть лишь предположения, гипотезы.
— Мне кажется, правильно, — медленно, задумчиво произносит Диана, — использовать первый закон Гиппократа — primum non nocere.
Павел чуть поднимает брови, а потом согласно кивает.
— Прежде всего — не навреди, — негромко переводит он с латыни. — Пожалуй, я соглашусь. Но и здесь довольно много спорных моментов. Пытаясь встать между неправильным, с точки зрения текущей морали, увлечением Риты, ты ведь не хочешь ей навредить, а напротив, всеми силами пытаешься достичь чего-то лучшего.
— А после первого Гиппократского вступает в силу второй закон библейский, — обреченно вздыхает Диана, — про благие намерения слышал?
