— Она хочет поспать в гамаке, — невольно рушит Рита всю стройность наскоро построенного Ольгой плана вечера и поспешно пытается возвести снова, — но у нас с тобой есть теперь кровать. Ден собрал ее вместе со своим другом, так что устроиться нам всем места хватит.
— Рит, — остановив подругу Ольга тоже умолкает. — Это… мне кажется не лучшей идеей, — произносит медленно, старательно подбирая слова.
Проговорив еще некоторое время, они так и не пришли к окончательному решению, решив только отложить сей вопрос до завтра.
— Вряд ли там что-то изменится, прощаясь, сглаживала Ольга, — но завтра мы по крайней мере сможем оценить ситуацию без эмоций и более свежим взглядом.
— Согласна, — питерским эхом отзывалась Рита и мысленно продолжала неслышный диалог с Ольгой, даже когда телефонное соединение было приостановлено обоюдными — «спокойной ночи, пока, до завтра».
Оставшись в тишине, обе еще долго беседовали с большой общей кошкой-ночью, мохнато раскинувшейся меж обеих столиц и гораздо дальше. Кошка молчала, мигала матовым светом фонарей и медленно гаснущих соседских окон, а Рита и Оля всё еще не спали, перемалывая в мыслях будущее через прошлое и настоящее.
«В самом же деле — в чем проблема? — глядя в потолок рассуждает Ольга. — Может быть, и правда, встретимся в другой раз, в следующие выходные. Ну раз так неожиданно всё сложилось. Ведь Рита действительно очень семейная барышня. Для нее переезд в холодный Питер это уже огромный самостоятельный шаг. Поэтому не удивительны и контрольный приезд Дианы Рудольфовны и скучашки по дочке. Хотя там, насколько я знаю, Соня довольно подолгу жила у бабушки и ничего».
— Я что, ее оправдываю? — неожиданно вслух задается вопросом Ольга и сама же просыпается от своего голоса.
Подумав, так же вслух с собой соглашается:
— Видимо, да. Да и в чем ей нужны оправдания? Глупо винить женщину за любовь к своему ребенку. Глупо обижаться на жизнь за рассыпавшиеся планы.
— Но только более глупо, чем сейчас, я себя еще никогда не чувствовала, — трет глаза и зевает Ольга. — Неужели Алька права?
Правда, в чем права ее бывшая девушка, Ольга уже не понимает, мысли путаются. Отравленные сном, они постепенно теряют свои четкие очертания, становясь бесформенными, беспомощными.
Рита, напротив — мыслит всё яснее и четче. Устроившись в островке света за компьютерным столом, обложившись бумажными носителями актуальной информации, усилив их значимость большой кружкой горячего, крепкого чая, гонит прочь все абсолютно мысли, не касающиеся будущего проекта по вверенной ей квартире. Так из комнаты выносят мебель, чтобы обновить интерьер, избавиться от мельчайшего мусора и затем расставить обратно, пользуясь принципами эстетично-функционально.
Создав виртуальное квартирное пространство, она клонирует его в несколько идентичных копий, затем наделяет копии принципиально разными мотивами, сохраняет.
Действия, перечисленные сейчас в одной скупой строчке, на деле съедают львиную долю тихой питерской ночи. Творческий полет не знает власти времени. На то он, собственно, и полет — не чувствуя никаких границ, ни опасности, только захватывающую дух высоту и небывалое наслаждение. Хотя и это последнее слово не будет верным. Восторг? Сленговый «кайф»?
Медленно опускаясь с небес на землю, Рита решает размяться и призраком проходит по квартире. Стены старинного помещения видели многое за свою больше, чем вековую, историю. Умудренные историями человеческих судеб, они угрюмо-настороженно молчат и где-то по-стариковски подозрительно ждут неминуемых перемен, ибо люди — такие люди, им непременно нужно сделать по-своему, настоять на своем или своего не упустить.
— Глупо бояться, — словно озвучивая мысли старинных стен, шепчет Рита, разрешает мыслям о пятнице, семье и Ольге возвратиться в пустую комнату проветренного работой сознания. — Жизнь не стоит на одном месте. Она постоянно меняется — истина не нова, но на то она и истина.
— Если только она еще помогала бы разбираться с бушующими в душе чувствами, то цены для этой неписанной мудрости веков не было бы, а так она просто скучный свод правил, как правила поведения при пожаре, непременно обязанные висеть на стене в любом общественном заведении. Все этот свод видели, кто-то даже читал заголовок, но мало кто будет им пользоваться, когда жареный петух клюнет в темечко или другую какую часть тела.
Заглянув в «большую» комнату, Рита на секунду останавливается в дверях. Падая, из-за ее спины мертвый свет энергосберегающей коридорной лампочки рисует на старом, вытертом паркете виртуальную дорожку с виртуальной путницей. Словно в бесконечности вселенной микроскопический эпизод человеческой жизни — Рита и ее жизненный путь.
— Который символично оканчивается распахнутым в ночь окном, — хмыкает девушка юмору в стиле нуар. — Говорят, что питерское чувство самоиронии самое беспощадное и точное.
Сделав несколько шагов, Рита останавливается у приоткрытого окна. Она помнит, как Мей его закрывала, а вот кто и когда открыл — остается вопросом. Неактуальным.
Скользнув взглядом по старой деревянной раме, наглухо замалеванной бесчисленными слоями масляной краски, Рита догадывается, что Мей просто притиснула ее сегодня, насколько это было возможно, а чтобы зафиксировать результат «шпингалетом», нужно бы воспользоваться молотком или чем-то еще увесисто-ударным.
Сбежав дальше, взгляд сообщил о забытой гостьей в углу окна пачке сигарет и ее же зажигалке.
Рита никогда не курила. В школе, обычной общеобразовательной, хоть и во многих смыслах становящейся для своих учеников глобальной «школой жизни» в Ритином окружении никто не баловался ни сигаретами, ни желанием «попробовать все». Почему в эти слова непременно вкладывается смысл пить, курить и вступать в беспорядочные сексуальные связи (последнее определение вполне можно назвать одним емким, очень русским словом, но даже мысленно Рита предпочитает выражаться культурно)?
— Как истинная петербурженка, — иронично-заговорщически шутит она с поздней ночью, берет в руки бумажную, слегка помятую пачку, подносит к носу и с любопытством вдыхает незнакомый запах.
В институте всё свободнее. Некоторые из ее сокурсниц спокойно курили на переменах в специально отведенных или стихийно сложившихся для этого дела местах. Признаться, иногда Рите нравились такие мимолетные жизненные мизансценки.
«Как, к примеру, сегодня» — вспоминая движения Мей, которым обе вряд ли придавали хоть какое-то значение. Никто же не приглядывается к себе и окружающим с целью заметить, кто как дышит.
Иногда Рите интересно было и тоже хотелось попробовать, но купить самой сигареты почему-то было стыдно, а попросить у кого-то попробовать — глупо.
Присев на подоконник, Рита достает сигарету из забытой Мей пачки. Память от души насыпает кадры из фильмов с забавно или глупо кашляющими героями, впервые пробующими остро-горьковатый дымок запрещенки. Морально готовая к подобному исходу, она мягко обнимает губами бумажную трубочку, подносит к другому ее концу огонек пластиковой китайской зажигалки, делает осторожный, слабый вдох, еще…
Умудренная жизнью городская ночь чуть насмешливо смотрит на Риту с противоположного края одинокого подоконника.
Глубоко вдохнув странную горечь, Рита чувствует легкое головокружение, желание глубже вдохнуть сырого ночного воздуха.
— То еще удовольствие, — почти докурив до конца первую в своей жизни сигарету, молодая женщина признает, что сам процесс ей нравится больше сомнительного результата. Вкус во рту оставляет желать лучшего, как и запах пальцев, но вот это «священнодействие», этот дымок с огоньком.
