по коллегам и подчиненным.
— Эй, не кисни, — пихнул меня локтем в ребра присевший на край кровати рядышком ученый. — Дальше рассказывай, интересно же.
— О чем бишь я. Точно. Открыли мне дверь…
… и я вынырнул во внутренний дворик, огороженный с трех сторон тяжелыми бетонными стенами строений, а с четвертой — высоченным забором с непонятными колючками вверху, от которых явственно пахло свежестью, как после грозы.
Дворик был полон невероятного оттенка травы — сиреневая, красновато-алая и даже насыщенно-сливового цвета, она полнотелыми стеблями кивала такому же ослепительно лиловому небу, глянув в которое я задохнулся от восторга, почувствовав, как кто-то спящий глубоко внутри меня ощутил то же самое. Хотелось одновременно взлететь как можно выше, вдохнуть как можно глубже и бежать куда глаза глядят, пока ноги не перестанут нести.
Но передо мной маячил забор. Около него были сложены штабелями какие-то ящики, и, недолго думая, я сообразил, что шанс преодолеть препятствие у меня есть только с их помощью. Взобравшись на самый верх самого высокого штабеля, я прыгнул и зацепился рукой за край преграды. И тут же был отброшен вниз непонятной мне силой.
Пока я приходил в себя, оглушенный падением, послышались звуки по ту сторону темной рамки прохода — погоня не оставляла надежды меня поймать. Судя по доносившимся отголоскам чувств, их переполнял злой азарт, такой знакомый и такой чуждый одновременно.
— Так. С забором и колючкой под напряжением я понял. Что ты не сообразил замкнуть контур или сложить ящики, чтобы было повыше, тоже понятно, не зверского ума это дело, — резюмировал Тайвин. — А с азартом не понял.
— Как бы тебе это объяснить… — задумался я. — Вот когда собака гоняет кошку — у нее азарт. Это охота, неважно, что будет, когда сам факт погони закончится. Может, сожрет, а может и отступится. Когда волк гонит зайца, у него тоже азарт и цель — догнать и съесть. А тут… я только сейчас понимаю, что цель погони — не факт погони и не сама цель, а самореализация. Человеку важно выделиться, отметить, что он самый-самый: самый быстрый, самый крутой, самый меткий, целого вот меня завалил. Для животного мира такое не свойственно, есть цель — есть ее выполнение, редко когда самцы или самки умениями меряются, и то оно будет биологически обусловлено, даже если у вида есть подобие социальной иерархии. Нет цели завалить самого мускулистого бизона, есть цель пожрать. Или доказать самке, что ты идеальный кандидат-осеменитель.
Тайвин помолчал, затем испытующе поглядел на меня.
— Допустим. А дальше?
…а дальше я схоронился за ящиками в дальний угол, и принялся наблюдать. Во дворике, суетясь, бегали, задорно подбадривая друг друга, люди в странной оболочке, пахнущей металлом, размахивающие предметами, несущими боль, а из глубины ящиков на меня уставились два любопытных, отливающих из темноты светло-сиреневым отблеском, глаза.
Я не вполне понимал, почему до сих пор не обнаружен, и внутренне готовился к тому, что ящики сейчас раскидают, и придется мне защищать свою жизнь. Но два глаза мигнули, и человеческое мельтешение подозрительно быстро стихло — кто-то указал другой ориентир моего возможного пребывания, и люди исчезли.
Я встал на четвереньки, и потянулся носом к обладателю глаз, предусмотрительно остановившись на том расстоянии, что он обозначил.
— Обозначил чем? — Тайвин, как всегда, интересовался такими подробностями, что мне были совершенно непонятны.
— Собой, — незамедлительно ответил я. И тут же озадачился. — В смысле, я почувствовал границы его пространства. Дальше было нельзя.
— Почему?
— Странный ты… Вот ты когда подходишь к незнакомому тебе человеку, ты же не хватаешь его за плечо или за руку, и не ведешь куда тебе надо. Сначала надо познакомиться, представиться, и то определенную степень физической близости не все могут себе позволить. Приближаться ближе комфортной дистанции, ручкаться, обниматься тем более. Как ты это понимаешь?
— Исходя из социального опыта, — незамедлительно отозвался друг. — Я тут думал о том, что ты мне раньше рассказывал, и теперь точно уверен: ты, судя по всему, эмпатией воспользовался.
— Чем-чем? — я уцепился за многообещающий термин. — Эмпатия — это вроде умение понимать чувства других… — тут я и осекся, понимая, сообразив, что именно об этом и думал перед тем, как Алан приставил мне к голове ствол. Так вот оно что, оказывается!
Тайвин, глядя на мое ошеломление и удовлетворенно поблескивая взглядом за очками, пояснил, судя по всему, воспользовавшись цитатой:
— Эмпатия — это умение осознанно воспринимать и правильно интерпретировать чувства других людей, отделяя их от того, что чувствуешь ты сам. Можно их и принимать близко к сердцу, тогда это будет уже сопереживание.
— А если я могу их не только понимать, но и имею возможность ими управлять? — спросил я.
Тайвин немедленно потребовал уточнить, и я рассказал ему о ситуации с Аланом и вывертами моего сознания.
К моему удивлению, ученый даже не особо разозлился.
— Как есть идиот. А если бы тебя пристрелили в итоге?
— Могли, — виновато согласился я. — Но понять, что ты потенциально можешь получить в собственное распоряжение целый новый орган чувств… ты бы отказался поэкспериментировать?
— Конечно нет! — возмутился ученый. И сразу вздохнул, то ли с завистью, то ли с облегчением. — Везет же тебе. Почти как утопленнику. Я и хотел бы оказаться на твоем месте, да вот что-то не
