на него быстрый взгляд и снова наклонилась ко мне.
– Принеси, да? – Она погладила меня по затылку.
Я отправился за синим «кюрасао», думая, что к Холоновскому ходят девушки некрасивые, зато энергичные и раскрепощенные. Вон рыжая оседлала развалившегося в кресле баскетболиста, облизывает его и расстегивает на нем рубашку, а темноволосая, которая раньше что-то нашептывала ему, теперь стоит у окна и целуется с новым парнем. И еще какие-то парочки начали проявлять друг к другу неприкрытый интерес, даже медичка со злым лицом кого-то нашла и теперь елозит у него на коленях. Только три зубрилы-отличника продолжали развлекаться беседой, да еще Кушнер сидел с таким видом, словно ожидал приступа медвежьей болезни.
Я налил в небольшой стаканчик ликера и подошел к длинному «рыцарскому» столу. Выставленное на нем угощение было дорогим, но однообразным: несколько видов колбас, красная рыба, икра и большие куски буженины в блестящей жирной фольге. По краям стола стояло четыре старинных подсвечника, в каждом из которых было по четыре свечи странного вида: высоких, прямоугольных, из черного воска. Я таких раньше не видел. Наверное, какая-то заграничная мода. Прихватив бутерброд с красной икрой, я вернулся на свое место.
– Мерси! – Пума приняла угощение. – А себе чего не налил?
В это время кто-то притушил свет.
– Сейчас киношку будем смотреть, – прокомментировала Пума. – Слушай, Ник, а ты здесь первый раз?
– Это плохо?
– Просто я тебя раньше не видела. Да и как-то ты не похож на всех этих… А тебя кто пригласил?
Я небрежно кивнул в сторону Кушнера. Пума поморщилась, словно Мишка ей до смерти надоел, и прекратила расспросы.
По экрану «Панасоника» пробежала серо-черная рябь, и начался фильм. Это был средненький американский боевичок с неизвестными мне актерами. Много драк, стрельбы и взрывающихся машин. Переводчик говорил гнусавым медленным голосом – я уже раньше слышал его на других кассетах.
– Это он специально так делает, чтобы по голосу не могли опознать, – пояснила Пума, наклонившись так близко, что мне стало щекотно от ее дыхания и волос. – Прищепку на нос надевает и переводит.
– Я думаю, если надо, все равно опознают.
– Да? А откуда ты знаешь?
Народу в полутемной комнате заметно прибавилось. Холоновского по-прежнему не было видно. Я встал.
– Ты куда? – встревожилась Пума.
– Пойду, туалет поищу.
– Тебе показать?
– Сиди, приду – расскажешь, что тут было.
Я вышел из комнаты. Зря я подумал, что все сбежались смотреть фильм. Несколько человек курили «травку» на кухне, двое со стаканами в руках о чем-то спорили посреди коридора, из-за нескольких закрытых дверей доносились голоса.
В туалете, из-за узких стен и высокого потолка напоминавшего трубу, оказался невиданный мною раньше унитаз черного цвета. Я постоял над ним и вышел в коридор, демонстративно поправляя ширинку. Заглянув в те двери, которые были приоткрыты, и составив общее представление о планировке квартиры, я, не найдя Холоновского, вернулся к Пуме и Кушнеру. Вспомнил, что не посмотрел, стоит ли еще во дворе красный «опель». Ладно, наверное, стоит. Я был почему-то уверен, что Холоновский никуда не уехал, а просто занят своими делами в одной из запертых комнат. Придет время, и он появится.
Пока меня не было, Пума перебралась с подлокотника на сиденье кресла. При моем появлении встала, а как только я сел, устроилась у меня на коленях, небрежно обняв за плечи и попивая ликер. Потом она принялась гладить меня по шее, запустила руку под рубашку, а когда на экране главный герой уединился с подружкой в номере отеля, поставила на пол стакан и очень умело поцеловала меня.
Такое в моей жизни было впервые.
– Ты действительно Пума…
– Понравилось?
Она переползла так, чтобы не сидеть, а полулежать на коленях. И пристроила мою руку на своей груди. Кушнер покосился в нашу сторону. Пума слегка лягнула его по голени, и он, отвернувшись, поспешно поднял бокал. Водки в нем опять оставалось на донышке.
На экране герой с подружкой разделись и бухнулись на кровать. Плохие парни, словно только этого и ждали, выбили окна и влетели в гостиничный номер, размахивая автоматами. Героиня закричала и закрылась простыней, герой вскочил и принялся драться. Плохие не стреляли, а только норовили подставиться под удар и, падая, переломать побольше мебели.
– Ну, чего ты медлишь, Ник? – Пума лежала, прикрыв глаза и напряженно улыбаясь.
– Здесь неудобно.
– Давай найдем другое место.
Кто-то прошел мимо комнаты по коридору. С опозданием подняв голову, я заметил знакомую спину и характерное положение рук: ладони в задних карманах.
– Кто это? – Я толкнул Пуму.
– Где? – встрепенувшись, она успела посмотреть на парня меньше секунды, но и этого хватило, чтобы узнать. – А, это Петрик! Ну, Генка Петров.
– Где он учится?
– Кажется, в Корабелке. Его с третьего курса отчислили, он сейчас от армии косит. Так чего, пошли?..
Пока Пума, поднявшись, поправляла одежду, я шепнул Кушнеру:
– Сиди, не высовывайся.
2
Петрик вошел в дверь, последнюю по правой стороне коридора.
Держа меня за руку, Пума устремилась в том же направлении, ища свободную комнату. Одна была заперта, в другой не оказалось никакой мебели, в третьей баскетболист и рыжеволосая занимались тем, чем, как предполагалось, шли заняться мы.
– Пардон! – Пума захлопнула дверь, и скрип кровати за стеной возобновился с удвоенной силой. – Значит, только туда!
Она указала на комнату, соседнюю с той, куда зашел Петрик. В комнате горел свет. Всю обстановку составляли две медицинские кушетки, стоявшие у противоположных стен. Окно было закрыто солдатской шинелью.
– Ну, ты чего встал истуканом? – Пума сильно прижалась ко мне и потянулась целоваться. Какое-то время мне пришлось потерпеть… Хотя не могу сказать, что это было неприятно! Потом я решительно отстранил девушку и шагнул в коридор.
– Ты куда? Опять в туалет?
– В ванную.
– Да? Слушай, тогда захвати мой «бэг», он где-то в коридоре валяется. Там косячок есть, прямо здесь пыхнем. Да, а презики у тебя есть? А то мои кончились.
– Найду. Жди, я быстро!
Я плотно затворил дверь и посмотрел в замочную скважину. Рита-Пума села на кушетку, потянулась и сняла свитер, под которым оказалась красная футболка с длинными рукавами. Почесала подмышку, зевнула, поправила повязку на лбу и, скрестив ноги, принялась ждать. В ближайшие четверть часа с этой стороны опасность не угрожает. А потом надо беречь лицо от когтей. Обиженная женщина – страшная сила.
Я переместился к следующей двери и проделал тот же фокус с подглядыванием.
В комнате были Петрик и Холоновский. Петрик стоял, все так же по-дурацки держа руки. А Холоновский с начальственным видом сидел за письменным столом, постукивая авторучкой по сжатой в кулак левой руке.
– Ты чего делаешь?
Я обернулся. По коридору ко мне бежал какой-то парень в очках и зеленом спортивном костюме. Я сразу решил, что это тот самый Муса и, как впоследствии выяснилось, не ошибся.
Что ж, мне не оставили выбора. Тем хуже для них!
Я распахнул дверь и влетел в комнату. Петрик не успел обернуться, как я вырубил его ударом по шее и оказался перед столом. Холоновский сжал авторучку. Я ударил его ногой в подбородок, и он упал вместе со стулом. Я перепрыгнул через стол, за воротник пиджака рывком поднял Холоновского и сжал его шею специальным приемом, позволяющим как слегка придушить противника, так и сломать ему шею.
Муса вбежал и замер на пороге, ухватившись за притолоку. Реакция у него была четкой. Бросив презрительный взгляд на Петрова, он выглянул в коридор, захлопнул дверь и отточенным движением выдернул из-за пояса пистолет. Я разглядел, что это старый ТТ. Муса прицелился в меня и щелкнул курком:
– Отпусти его.
