– Как успехи, Петр?
– Движется помаленьку, – ответил тот. – Только вряд ли я эту работу закончить смогу.
– Что? Ясность появилась? – обрадовался Гуров – ну, хоть одна хорошая новость за последнее время.
– Да! Кажется, отделаюсь выговорешником, – сообщил Петр. – Так что я с понедельника – на работу. А вы гуляйте! Только про дело не забывайте!
Орлов уехал, и, когда они остались с Крячко вдвоем, Гуров спросил:
– Стас! А откуда Мария про Таню узнала? – Крячко смутился и, что случалось с ним за все время их знакомства только два раза, покраснел. – Значит, от тебя, – понял Лев Иванович. – Ну и зачем ты ей это рассказал?
– Понимаешь, она все мучилась, чей это женский халат у тебя в квартире тогда был, ну, вот я и…
– Вылепил ей все, – закончил Гуров.
– А что? Не надо было? – всполошился Стас. – Так ведь лет-то сколько прошло! Вы уже женаты целую вечность!
– Знаешь, Стас, у каждого человека вот здесь, – Лев Иванович приложил руку к груди, – есть что-то святое. Только свое! Настолько личное, что пускать туда посторонних не хочется. И когда туда вдруг кто-то вламывается в грязных сапожищах, очень сильно руки чешутся надавать этому человеку по морде, а тому, кто ему дорогу показал, – по шее.
– Понял, не дурак, – только и сказал на это Крячко и спросил: – Ну а мне что делать?
– Что хочешь! Ты и так сделал все что мог! – зло бросил взбешенный Гуров и, не прощаясь, сел в машину и уехал.
А вот Стас, проводив взглядом его автомобиль, достал телефон и позвонил Марии. Узнав, что она дома, он поехал к ней, благо ее адрес давно знал, и настроение у него лучезарным тоже не было. То, что у друга с женой случился скандал, было ясно – это произошло не впервой, оба ангелами не были, характер у обоих наличествовал нелегкий, но вот чтобы бить ниже пояса, такого еще не случалось. То, что Лев Иванович мог спровоцировать на это жену, Стасу и в голову не пришло – выдержке Гурова и удав мог бы позавидовать, а вот Мария вспыхивала как спичка, но вот только искра от нее в этот раз упала на такую взрывоопасную поверхность, что костер разгорелся нешуточный. Чувствуя себя в определенной степени виноватым – это же он язык распустил, – Стас сейчас ехал, чтобы выяснить подробности и попытаться как-то помирить Гурова с женой – роль миротворца ему теперь даже репетировать не надо было, он ее уже досконально освоил.
А вот Мария пребывала в бешенстве, потому что с ней еще никто никогда не смел так поступать. С одной стороны, она понимала, что перегнула палку и шагнула за ту черту, к которой даже приближаться не должна была, а с другой стороны, признаться в этом даже себе самой было свыше ее сил, и она во всем винила мужа. И вот теперь, когда Крячко позвонил ей и сказал, что приедет, она обрадовалась, что Стас, всегдашний буфер между ней и Гуровым, опять примет все удары на себя и дело закончится к взаимному удовлетворению всех заинтересованных сторон. И действительно, приехав, Крячко привычно сел на кухне, привычно взял чашку с зеленым чаем, который терпеть не мог, но пить его Стаса тоже никто не заставлял, и спросил:
– Маша, что у вас с Левой случилось?
Мария тут же эмоционально зафонтанировала, и с ее слов получалось, что во всем был виноват, естественно, Гуров, но Крячно не был бы полковником-важняком, если бы не умел выцепить из этого словесного потока самое существенное. Терпеливо дослушав ее, он начал задавать вопросы по существу, но мягко, без нажима. А вот информацию о некоем страшном мужике в кухне он предпочел пока обойти стороной – если Гуров что-то задумал, то со временем скажет, а если нет, то и спрашивать его бесполезно, только нарвешься.
– Маша, а зачем ты вообще поехала сегодня к Леве? Ведь мы же договорились, что ты пока поживешь у себя. У тебя была какая-то веская причина?
– А может, я по нему соскучилась? – ответила она, честно глядя ему в глаза.
– Машенька, если ты хочешь, чтобы я тебе помог, то не надо лукавить, – укоризненно попросил он, потому что еще и не таких актрис за свою жизнь повидал и вранье распознавал влет.
Мария попыталась изобразить праведное негодование, но под все понимающим взглядом Крячко вынуждена была признаться.
– Просто одна из наших, – имелся в виду, естественно, театр, – видела его вчера, когда он, подстриженный, из салона выходил. А это такое заведение, что цены там заоблачные! И к тому же оно от нашего дома довольно далеко. Ну, и что ему там делать, если он, как уверял меня, работой занят?
– И ты подумала, что он готовится к встрече с какой-то женщиной, заподозрила неладное и приревновала, – догадался Крячко. – Потому-то и приехала пораньше и без звонка, чтобы застукать его на горячем. А когда он тебя на кухню не пустил, ты решила, что эта женщина там кофе пьет.
– Ну да! – буркнула она. – А там этот мужик!
– А почему ты назвала его страшным? У него что, лицо изуродовано? – как бы между прочим поинтересовался Стас.
– Да я его только со спины видела.
– Так почему же ты решила, что он страшный? – удивился Крячко.
– Не знаю, – пожала плечами она. – Почувствовала! А может, потому, что он седой и весь в черном был.
– А вдруг это просто байкер? Они ведь тоже в черном ходят, – предположил Стас, а потом сказал: – Да черт с ним, с этим мужиком! Так чего ты в бутылку-то полезла? Ну, убедилась, что муж тебе не изменяет, и все!
– А почему он меня в спальню закинул, чтобы я этого мужика не увидела? – не сдавалась она. – Почему этот мужик, отвернувшись к окну, стоял?
– А тебе в голову не пришло, что наша с ним сейчас работа может быть связана с таким известным человеком, что светиться ему никак нельзя? А если мы с Гуровым и Орловым специально договорились, что Лева тебя попросит отдельно пожить, чтобы мы с этим человеком у вас встречаться могли, потому что на Петровке ему показываться нельзя? Уж если он пришел по делу к Леве рано утром и с постели его поднял, значит, случилось что-то такое, что немедленного вмешательства Гурова требовало. – Фантазия Крячко еще никогда не подводила.
– Вообще-то, когда я в кухню заглянула, – это она так деликатно выразилась, – там на столе действительно какие-то бумаги лежали, – призналась она.
– Ну вот! – воскликнул Стас. – Ты мне скажи, в чем Лева был, когда ты пришла?
– В трико и футболке, – буркнула она.
– А в спальне ты постель осмотрела? Да ни за что я не поверю, чтобы ты ее хотя бы не обнюхала! И что, подушка чужими духами пахла?
– Да нет, я сразу увидела, что один он спал, – призналась она.
– Так какого же черта ты скандал закатила? – возмутился Стас. – Как я понял, высказалась ты по полной программе.
– Да я сама не знаю, – вздохнула она. – Просто прямо накатило на меня что-то, вот и понесло по кочкам! Я уже толком и не помню, что говорила. Что-то про его эгоизм, что он на людей плюет…
– Ты мне лучше повтори, что ты про Таню сказала, – попросил Стас.
– А я помню? – Она удивленно посмотрела на него, но он понял, что все она прекрасно помнит, да вот только повторить не хочет.
– Значит, гадость какую-то, – вздохнул он.
– Да нет, просто, что он через ее смерть переступил и не оглянулся, – отвернувшись, сказала она. – После этого он вазу и разбил.
– А ты знаешь, Машенька, что он до сих пор себя в ее смерти винит? Что эта рана у него в душе до сих пор не зажила, да и не заживет, пока он жив, потому что любил он ее! Ты даже не можешь себе представить, как он ее любил! – грустно сказал Стас и поднялся.
Когда он уже стоял возле двери, она робко спросила:
– Стас! Ты поговоришь с Левой?
– Нет, Маша, – тихо, но решительно ответил ей Крячко. – В этот раз я тебе ничем не помогу. И не только потому, что Гуров зол на меня, как сто тысяч чертей, за то, что я тебе о Тане рассказал. Я за болтливость свою огреб от него уже прилично, и, чую я, это только начало и так просто он мне этого не простит. Но и потому, что теперь я тебе не хочу помогать. Я все понимаю: актриса, темперамент, эмоции, нервы, ревность и все прочее, но край все-таки надо видеть, а ты его переступила. Ты с размаху кувалдой саданула туда, куда и перышком-то дотрагиваться не следовало, – с этими словами он и вышел.
А Мария осталась стоять в прихожей и, кажется, только сейчас до конца поняла, что жена Гурову она теперь уже почти что бывшая, дело за малым. Но вот что делать и как выходить из этого положения, она представления не имела. Вернувшись на кухню, она села к столу, машинально отхлебнула остывший, так и не тронутый Стасом чай и разрыдалась. Она плакала навзрыд, по-бабьи, утирая рукой слезы и сопли. Ей было страшно! Ох, как же ей было страшно! Все эти годы она прожила за спиной у мужа так, как хотела сама: снималась в кино, играла в театре, ездила на гастроли и съемки, капризничала, а бывало, что и скандалила, а Гуров смотрел на все это снисходительно, улыбался и терпел. Он никогда даже намеком не дал ей понять, что чем-то недоволен. А вот она, где бы ни была, каждую секунду знала, что, случись что-нибудь, ей есть за кого спрятаться, что муж ее из любой беды вытащит и решит все ее проблемы. И вот теперь она осталась одна, причем по собственной вине. И не стало стены, защищающей ее от враждебного внешнего мира. И не было в ее жизни больше не только Левы, но и веселого балагура Стаса, всегда готового прийти на помощь жене своего друга, не было Петра, основательного и солидного, который тоже грудью встал бы на ее защиту, потому что она жена Гурова. Ей вспомнилась ее жизнь до того, как в ней появился Лева. Тогда она играла, причем не на сцене, а в жизни, сильную и независимую женщину, а потом ей играть уже не нужно было, потому, что она стала такой на самом деле, да вот сила-то была не ее, а мужа! Он незримо присутствовал рядом с ней, где бы она ни была, и она, чувствуя эту его силу, могла вести себя независимо, потому что была не замужем, она была за мужем.
