И вот теперь уже ничего этого не было! Конечно, в театре, да и вообще везде, она могла говорить, что сама ушла от Гурова, потому что устала от его вечной занятости на работе, командировок… Да мало ли что может придумать женщина? Но вот что ей со вновь обретенной свободой делать? Да и кому она по-настоящему нужна? Театру, которому она посвятила жизнь и ради которого осталась без детей? Вряд ли! Возраст уже поджимает, а толпа молоденьких актрисуль спит и видит, как бы занять ее место. Еще несколько лет она продержится, а что потом? Играть роли уже не героинь, а комических старух? Так и там все занято на много лет вперед. Зрителям? Так они крепкой памятью не отличаются! Точно так же будут кричать «Браво!» и дарить букеты ее преемнице. Как говорится: «Король умер, да здравствует король!» Сколько актрис, ничуть не менее, а то и более талантливых, чем она, канули в безвестность, доживали свои дни в нищете и умерли в одиночестве. Киношным продюсерам? Так им и подавно! Найти, пока еще в форме, какого-нибудь богатого любителя театра, чтобы доживать свой век, ни о чем не заботясь? Но кто может гарантировать, что этот любитель не переключится на какую-нибудь молоденькую приму? А самое главное, что ни театр, ни кино, ни поклонники, ни деньги не смогут заменить ей спокойного, чуть ироничного, все понимающего и надежного, как скала, Гурова и того чувства защищенности, которое она испытывала рядом с ним. Они никогда не говорили друг другу о любви, не произносили красивых и высоких фраз, считая, что в их возрасте это будет звучать и выглядеть нелепо, но сейчас, наедине с собой, Мария не могла не признаться себе самой, что любит мужа. Любит так, что никто другой, будь он хоть король какой-нибудь, который положит к ее ногам свою страну, ей не нужен. И она, идиотка, потеряла его, единственного, кому была действительно нужна и интересна, по собственной дурости! Ну, уж нет! Она его никому не отдаст! Даже ему самому! Он ее и только ее! Если надо, она и на колени перед ним встанет, прощения вымаливая! И под окнами его сутками стоять будет! Или под дверью! И нечего сопли распускать! Действовать надо, а не самобичеванием заниматься! Мария решительно вытерла лицо и вскинула голову. Она пока еще не знала, что ей нужно сделать, чтобы помириться с мужем, но сидеть, сложа руки, она точно не будет, потому что тогда просто погибнет.
Крячко же прямо от нее поехал к Петру и рассказал ему о том, что случилось у Гурова с Машей. Стаж семейной жизни Орлова исчислялся многими десятилетиями, и удивить его чем-то было трудно, но вот Марии это удалось.
– А ведь я ее стервой никогда не считал, – заметил он. – Выходит, ошибался. И я тебе так, Стас, скажу: если она ко мне за помощью обратится, я ей грубить, конечно, не буду, но пальцем о палец не ударю, чтобы их помирить. Сама нашкодничала, вот пусть сама свое дерьмо и расхлебывает. Это же надо было такое ляпнуть! – он сокрушенно покачал головой. – А к Леве я и сам с разговорами не полезу, и тебе не советую. У него голова сейчас, слава богу, делом занята, вот и не стоит его отвлекать. Он, конечно, побесится немного, а потом на работе сосредоточится и отвлечется. А коль мы ему потребуемся, так позвонит.
– Меня супружница все на дачу спроваживает, но я пока подожду – мало ли, как дела повернутся, – поддержал его Стас.
А Гуров и не подозревал о том, какие страсти бушуют у него за спиной. Вернувшись домой, он переоделся и отправился на кухню, чтобы приготовить себе что-нибудь. Выпив граммов пятьдесят – это он так помянул Панкратова с сыном, – он неторопливо возился, потому что спешить теперь ему было уже некуда и незачем – все, что было нужно, он сделал, и оставалось только ждать результатов. Выбрасывая очистки в мусорное ведро, он увидел там осколки вазы, которые собрал еще до ухода, и только усмехнулся – злость на Марию у него уже прошла, и ее место заняло полнейшее безразличие. Ну, какой же нормальный человек будет долго злиться на обхамившую его базарную торговку? И даже хромой или косоглазый человек не станет зацикливаться на том, что какая-то хамка ткнула его носом в его физический недостаток. Гуров не считал себя моральным уродом, на что намекала Мария, он просто был таким, какой он есть. Не сказать, чтобы он был от себя, любимого, в восторге, но полагал, что жить с ним все-таки можно. А если он кого не устраивает, так он и не навязывается. Марии нужен другой человек? Да бога ради! Во всяком случае, эту страницу в своей жизни он уже перевернул. Был у него один развод, значит, станет два, а она пусть себе морального красавца ищет.
Поев и вымыв посуду, Лев Иванович переместился в гостиную и подошел к книжному шкафу – вопреки заявлению Марии, отдыхать он умел, но только по-своему. Телевизор он даже включать не стал – ему криминала и прочей чернухи и на работе хватало, чтобы они его еще на отдыхе доставали. Пробежав глазами по корешкам, Гуров взял «Трех мушкетеров» и, устроившись в кресле возле окна, принялся неторопливо читать эту с детства заученную почти наизусть книгу, потому что ему просто необходимо было отвлечься от гнусной современной действительности, хотя и в те далекие времена с избытком хватало и интриг, и убийств, и предательств. Он читал, но не понимал, что читает, потому что мысли его были совсем далеко, и вовсе не Марии они касались. Но он все равно перелистывал страницу за страницей, словно работу какую-то выполнял, а не отдыхал, как собирался.
Вот так он и просидел до самого вечера, прерываясь только на то, чтобы поесть. А ночью ему не спалось. Устав ворочаться с боку на бок, он пошел на кухню и достал коньяк, но, подумав, поставил его на место – этот этап в их со Стасом жизни был пройден, да и здоровье уже не позволяло – и вернулся в спальню. Он считал слонов, овец, тараканов… Он пытался думать о чем-то отвлеченном, но мозг не хотел переключаться. Наконец, сдавшись, он решил, что раз не спится, то он просто полежит – вот тут-то он и задремал, потому что сном это назвать было нельзя.
В воскресенье история повторилась с той единственной разницей, что он пытался читать «Виконта де Бражелона», но так же безуспешно. Поняв, что еще немного, и он сдастся, пойдет на кухню и выпьет, чтобы дать наконец отдых истерзанным мозгам, он оделся, вышел и отправился кататься по Москве. Когда ему это надоело, он оставил машину на стоянке и пошел просто бродить по тихим улочкам старой Москвы, благо дождь наконец-то перестал. Он сидел на скамейке на бульваре, наблюдая за играющими детьми, но не видел их, кормил уток на прудах, стоял на набережной и смотрел на медленно текущую внизу грязную воду, но мозг никак не хотел переключаться на что-то иное, кроме дела. Пообедав в кафе, он снова гулял и устал к вечеру так, что его уже ноги не держали. Дома он принял душ, поужинал и лег спать, надеясь, что усталость поможет ему уснуть, да вот только и это не помогло.
В понедельник, уставший физически и истерзанный морально, он утром посмотрел на свое отражение в зеркале, зачем-то показал ему язык и, пробормотав:
– Вот так и сходят с ума, – отправился готовить себе завтрак.
Поев и вымыв посуду, он принялся размышлять, чем же еще можно себя занять, когда раздался звонок в дверь, и Гуров почувствовал величайшее облегчение оттого, что ясность, пусть хоть какая-нибудь, наконец-то появится – о том, что это может быть Мария, он даже не подумал. Не успел он открыть дверь, как в квартиру вихрем ворвались Орлов и Крячко. Они буквально пролетели в гостиную, а Лев Иванович, закрыв дверь, поплелся за ними следом – он уже знал, что они ему сейчас устроят.
– Сволочь ты последняя, Гуров! – бешеным голосом прорычал Петр.
– Да уж, гад ты, Лева! – поддержал его Стас.
– Пойду чай поставлю, – сказал Лев Иванович, но Орлов не дал ему и шагу ступить, а швырнул в кресло и уже более спокойно спросил:
– Но нам-то ты мог все рассказать?
– А ты бы меня поддержал? – спросил в ответ Гуров, и Петр мгновенно заткнулся, а его праведный гнев улетучился, как по мановению волшебной палочки.
– Но я? – взорвался Крячко. – Я бы тебя понял и поддержал! Да и помог бы!
– Стас, ты помнишь того чудака-слесаря на заводе, где мы года два назад убийство директора расследовали? – спросил Лев Иванович.
– А это здесь при чем? – удивился тот.
– Да вот слова мне его вспомнились, когда он нам объяснял, почему напарника отпустил: «Зачем нам, напер, двоим мотаться, когда я, напер, могу и один мотаться».
– Что за «напер»? – буркнул Орлов.
– Например, – расшифровал Гуров.
– Значит, ты решил эту ношу на себя одного взвалить, все за всех решил и теперь собственным здоровьем за это расплачиваешься! – опять завелся Петр. – Ты же сейчас на живого человека уже даже не похож! Покойник, и тот лучше выглядит!
– Ничего! Зато теперь наконец отосплюсь, – не подумав, ляпнул Гуров и тут же пожалел об этом.
– Так ты мало того, что нервы себе жег, так еще и не спал! – заорал Крячко. – Ты в дурдом захотел? А что? Там тебе засадят в задницу какую-нибудь гадость, и будешь ты ходить спокойный, как овощ, и спать, как сурок зимой. Ты этого добиваешься?
