думаю, обычно в процессе он был очень динамичным и подвижным. Тем не менее он не двигался, и, наблюдая за ним, я поняла, что определенный вид неподвижности является наиболее совершенной формой действия. Он стоял очень близко к холсту, словно питался от него, и поэтому загораживал его от меня. Я долго стояла на месте, не желая беспокоить его неловким звуком или движением, а затем очень тихо ушла, чувствуя, что стала свидетелем какого-то таинства, которое встречается в природе только тогда, когда организм – будь то самый маленький цветок или самый большой зверь – в тишине и вдали от чужих глаз утверждает свое собственное бытие.
Мне жаль, Джефферс, что в тот период, который я описываю, я была недостаточно внимательна, но не потому, что не помню его, а потому, что не прожила его так, как мне хотелось бы. Если бы только мы заранее знали, на что в жизни обращать внимание, а на что нет! К примеру, мы внимательны, когда влюбляемся, а потом, как правило, осознаем, что обманывались. Те недели, когда Л рисовал по ночам, были для меня противоположны влюбленности. Я пребывала в подавленном, почти бездумном состоянии, с трудом вставала по утрам и чувствовала себя так, будто внутри меня поселилось что-то мертвое. Это чувство досаждало тем, что заставляло чувствовать себя одураченной или обманутой жизнью, и я помню, что не могла стереть с лица недовольное, пессимистическое выражение, которое иногда ловила в зеркале. Я даже перестала пытаться общаться с Тони, и наши вечера были тихими, потому что если не говорила я, то не говорил никто. И всё же именно в эти дни происходило то, чего я всё это время хотела – чтобы Л нашел способ запечатлеть невыразимость местного пейзажа и тем самым раскрыть и зафиксировать какую-то часть моей души.
Джастина сказала, что каждую ночь Л пишет новую картину и каждый раз происходит одно и то же: в течение нескольких часов на него находит всё большее возбуждение, а затем он выбегает из дома с красками и скрывается во тьме. Другими словами, картины были почти перформативны, для них требовалось заранее вызвать в себе нужные чувства, как это делают актеры или другие исполнители. Я, конечно же, должна была понять, что мы приближаемся к концу, поскольку такое экстремальное поведение никак не могло продлиться долго, но в то время я чувствовала только негодование за то, что на долю Джастины выпало столько обязательств и волнений. Я смутно ощущала, что Л в своих ночных прогулках выходил далеко за пределы себя и что, должно быть, он нашел что-то, к чему стремился снова и снова, но это только заставляло меня испытывать смутную подозрительную ревность, которую испытывает жена, когда подозревает, что у мужа есть роман на стороне, но пока не признается себе в этом. Я только знала, что, пользуясь правом жить на моей территории, Л отвернулся от меня и даже не принимает меня во внимание, как будто я не существую.
Как-то днем я неожиданно встретила его, когда бесцельно бродила по тропам, – он сидел на одном из маленьких утесов, возвышающихся над речками. Болото к этому времени уже высохло от жары, и потускневшие желтовато-коричневые цвета вызывали ностальгию, будто смотришь на него не только сквозь пространство, но и сквозь время. На ветру здесь пахло морской лавандой, что для меня ассоциировалось с летом, и даже в этом запахе была нота меланхолии, как будто всё радостное и хорошее безвозвратно ушло в прошлое. Я думаю, что прошла бы мимо Л – я чувствовала такое отчуждение от него, – если бы он сам не повернулся ко мне и через несколько секунд, в которые, я уверена, он меня не узнал, не посмотрел на меня довольно ласково.
– Я рад, что ты пришла, – сказал он, когда я села рядом. – Мы не всегда ладили, да?
Он говорил расплывчато и отвлеченно, и, несмотря на свое удивление, я гадала, понимает ли он, что говорит и кому.
– Я не знаю, как жить по-другому, – сказала я.
– Теперь это не важно, – сказал он, по-отечески похлопывая меня по руке. – Всё это прошло. Слишком многие наши чувства иллюзорны.
Каким правдивым, Джефферс, показалось мне это наблюдение!
– Я сделал открытие, – сказал он.
– Расскажешь какое?
Он обратил на меня свои пустые глаза, и они были такими мертвыми, что меня пронзила страшная боль. Мне не нужно было слышать, каким было это открытие, я уже видела его!
– Здесь чудесно, – сказал он через какое-то время. – Мне нравится наблюдать за птицами. Они заставляют меня смеяться, они наслаждаются тем, кто они есть. Знаешь, мы так жестоки к нашим телам. И они отказываются жить для нас.
Не думаю, что он говорил о смерти, скорее о небытии в жизни, которое знакомо многим из нас.
– Ты не отказывал себе в удовольствиях, – сказала я с некоторой обидой, потому что мне казалось, что именно это он и делал, как и большинство мужчин.
– Но оказывается, – сказал он через какое-то время, как будто я ничего и не говорила, – что в конце концов ничего реального и нет.
Думаю, я поняла тогда, что его болезнь настолько жестко и безвозвратно освободила его от собственной личности, истории и памяти, что теперь он наконец прозрел. И он видел не смерть, а нереальность. Это, я думаю, и было открытием, которое он сделал, и именно об этом говорили его ночные пейзажи, и как жаль, что в тот день на болоте я не спросила его, что случилось после этого открытия, но, возможно, он не знал ответа на этот вопрос, как и все остальные. Мы сидели и смотрели на птиц, парящих на ветру, и где-то через полчаса или больше я встала, а он остался сидеть и, казалось, вообще не собирался уходить. Он посмотрел на меня снизу вверх, внезапно схватил меня за руку своей сильной, сухой и костлявой рукой и сказал так же отвлеченно и безразлично:
– Знаю, скоро тебе станет лучше.
И мы попрощались, и больше я никогда его не видела.
Тони собрал большой урожай фруктов и овощей, и все последующие дни я просидела взаперти в кухне с рассвета до заката, обливаясь потом в облаках зноя, бланшируя, консервируя и закатывая, и именно этим я и была занята, когда Джастина ворвалась ко мне утром и сказала, что Л уехал.
– Как он мог уехать? – спросила я.
– Не знаю! – воскликнула она и сунула мне в руки записку.
М,
Я решил двигаться дальше. Я всё-таки попытаюсь добраться до Парижа. Делай что хочешь со всеми работами, за исключением работы номер семь. Она для Джастины. Передай ее ей, пожалуйста.
Л
Вот так! Будучи наполовину инвалидом, он отправился в погоню за старой сексуальной фантазией и решил еще раз испытать свою слегка потрепанную удачу! В общем, Джефферс, пока мы пытались выяснить, куда он поехал и как, это был просто сумасшедший дом, но в конце концов загадка разрешилась просто: один из работников упомянул в разговоре с Тони, что сам отвез Л на станцию после того, как Л заговорил с ним в поле рядом с домом приблизительно неделю назад и попросил об услуге. Они договорились о времени, и Л предложил заплатить, но работник вежливо отказался, предполагая, что уезжать Л собирается совершенно открыто и прозрачно. И в каком-то смысле, я полагаю, так и было.
Мне так и не удалось найти информацию о точном маршруте Л и о том, как ему удалось уехать так далеко от нашей крошечной станции в его состоянии, но известно, что вскоре после приезда в Париж он умер в отеле от еще одного инсульта. Сразу после того, как пришло это известие, у нашего дома снова появился Артур, и вместе мы разобрали вещи Л, упаковали все картины, наброски, тетради и другие материалы, и потом к нам приехал большой фургон, в котором все эти вещи отправились в галерею Л в Нью-Йорке. Довольно быстро шум, который начался там, стал доноситься и сюда, и ко мне стали поступать всевозможные запросы и требования, а мое имя стало появляться в статьях о последних работах Л. Оказалось, что во время пребывания во втором месте он переписывался с разными людьми и не упускал возможности рассказать им ужасные и оскорбительные вещи обо
