гестапо!
– Вы что, его отпустили? – не поверил Кент.
– Мы его упустили…
– Это как?
– Эта редкая сволочь – сбежала! И меня не отдали под трибунал только потому, что вас двое. И радиоигра будет продолжена. Вы умеете хранить тайны, Кент? – не дожидаясь ответа, Хейнц Паннвиц продолжил. – Впрочем, если вы полный идиот и попытаетесь скомпрометировать меня, вас никто не услышит. А услышат – не поверят. Его побег я в рапорте Мюллеру представил как тщательно спланированную акцию по внедрению Жана Жильбера во французское движение Сопротивления.
– Как же он смог сбежать из гестапо? – искренне удивился Кент.
– Месье Жильбер в своем роде виртуоз. Это я понял, внимательно изучая материалы его дела. Он стольких людей вовлек в свою резидентуру! Причем многие из них даже не догадывались, что работают на разведку Советского Союза. Особенно меня повеселило то, что среди завербованных были эмигранты из царской России, каждой клеточкой своей души ненавидящие большевистский режим. Верх цинизма! А какими деньгами он ворочал! Как красиво он это делал! На содержание одних и тех же информаторов он брал деньги со всех: и из Москвы, и из Бельгии, и из парижского «Симекса». При этом некоторым из этих информаторов ничего не платил – с ним работали либо от непонимания, что эта информация представляет ценность, либо за идею.
– Что-то такое я предполагал. И если бы не он, может быть, я бы здесь у вас сейчас и не находился!
– Мы бы вас обязательно поймали, не питайте лишних иллюзий. С ним или без него! Неотвратимость наказания – вы что-нибудь про это слышали,
– Так все-таки, как он сбежал? Если не секрет…
– Конечно, секрет. Но вам я могу рассказать. Мы перевели его в наше новое здание на улице Курсель. Жан вел себя прилично. Ему даже разрешили прогулки по Парижу в сопровождении наших людей. Для встреч с новыми информаторами. И мы давали ему возможность контактировать с активистами французского Сопротивления. Мы не трогали этих людей, чтобы и дальше узнавать об их планах и контролировать ситуацию. Игра была очень сложной, и Жан в очередной раз нас переиграл. Те, кто его сопровождал, конечно, полные придурки, упустили его. Короче, он сбежал на очередной прогулке. Зашел в какой-то магазинчик, охранники развесили уши, засмотрелись на молоденьких француженок. И прощай, Жильбер! Да, это было бы смешно, когда бы не было так грустно!
– Примите мои соболезнования по этому поводу, – съехидничал Кент.
– Не злорадствуйте! Вам опять из-за этого придется страдать. Мы планировали и для вас некоторое смягчение режима. Теперь об этом не может быть и речи.
– Спасибо дорогому Жану!
– Все плохо, но не безнадежно плохо. Я распорядился, чтобы вас завтра-послезавтра перевели на улицу Курсель. У вас там будет отдельная комната со всеми удобствами. Со своей ванной и туалетом. Практически пансионат.
– Что будет с Маргарет? Теперь-то вы ее отпустите?
– Нет. Теперь мы тем более не можем ее отпустить. Вы же сами понимаете, что заставить вас безоговорочно подчиняться мы можем только через эту женщину. Но, если захотите, мы могли бы сделать так, чтобы она жила вместе с вами, в одной комнате… Надеюсь, вы этого хотите?
– Конечно, хочу! Лучше бы она жила на свободе. Но если выбирать между тюрьмой и, чтобы мы были вместе, без сомнения – я хочу жить с ней!
– Вот и славно! Вот и договорились!
Через несколько дней Кента перевезли на улицу Курсель. И туда же доставили Маргарет. На этот раз, вырвавшись из тюрьмы в относительно человеческие условия, Маргарет чувствовала себя намного лучше, чем при их последней встрече.
Начался новый этап в их совместной жизни. Они опять почти все время проводили вместе, в своей новой комнате. Они вместе ели, вместе спали. Читали книги. Много курили. Их выпускали погулять в скверик рядом со зданием зондеркоманды. Правда, этот скверик ограждал высокий забор, находящийся под тотальной охраной, и прогулки всегда проходили в сопровождении охранников. Раз в неделю, не чаще, Паннвиц приглашал Кента на сеансы радиоигры, все остальное время, парочка никого не интересовала. И они опять чувствовали себя почти счастливыми, смирившись с такими необычными условиями своей семейной жизни.
Как-то Паннвиц в неурочный час зашел к Кенту и попросил следовать за ним. Вместо кабинета, откуда обычно велись радиопередачи, Паннвиц вывел Кента на улицу. Охранник удерживал какого-то мальчика лет пяти.
– Вам знаком этот ребенок? – без предисловий поинтересовался Хейнц Паннвиц.
– Нет, – честно ответил Кент.
– Это может быть сын Жана Жильбера? Посмотрите, он ведь очень похож на Леопольда Треппера, – уточнил криминальный советник.
– Я никогда не видел этого мальчика. Да, я знаю жену Жана Анну. Я лично провожал ее с детьми в советское посольство. Но его дети намного старше и уехали в Москву. Это не его ребенок!
– Это сын Джорджии де Винтер. Французской любовницы Треппера.
– Возможно. Только я с ней не знаком. Про сына тоже ничего не знаю.
– Мы попытаемся через мальчишку выйти на Треппера.
– Если вас интересует мое мнение, Жан или Адам, да хоть и Леопольд Треппер не тот отец, который будет рисковать жизнью или пытаться спасти своего незаконнорожденного ребенка. Отпустите мальчика!
– Вот уж, нет. Жан, может быть, и не будет. А вот мать этого сорванца – Джорджия де Винтер обязательно попадется на крючок. А через нее мы выйдем и на Жильбера.
– Не думаю. Нет, мать-то, может быть, вы и поймаете, мать придет за мальчиком! А вот Жан Жильбер… Нисколько не сомневаюсь, ни за мальчиком, ни за любимой когда-то женщиной он не придет. Помяните мои слова и не тратьте понапрасну силы.
– Наверное, вы правы. Но пока это единственный наш шанс. Будет другой, отпустим ребенка. Пока пусть остается у нас.
Радиоигра продолжалась. Золя оставался на свободе и не подозревал, что информация, которую ему передают от Кента, стряпается в гестапо. Создалась такая по сути своей нелепая ситуация, когда передаваемая информация уже ни для кого не имела никакого смысла. Всем участвующим в этом важен был только сам факт игры. Хейнцу Паннвицу стало известно, что Жан Жильбер, оказавшись на свободе, сумел выйти на связь с Москвой и объявить о том, что вся резидентура арестована, а из Парижа ведется радиоигра. При этом доложить своему начальству, что идея радиоигры себя скомпрометировала, Хейнц Паннвиц никак не решался. Для него это было бы полным крахом карьеры. И продолжал делать вид, что ситуация находится под его контролем. Кент больше не сомневался, что все, что он передает в Центр, там воспринимают как дезинформацию. Таким образом, все действительно превратилось в игру, где у каждого был свой интерес, и все тянули время.
Во французскую столицу к Кенту иногда все-таки доходили вести с Восточного фронта. Стало известно про разгром фашистских войск на всех стратегических направлениях. Август
