круги. На запястьях проступали сине-коричневые полосы от постоянного ношения наручников.
– Родная, любимая! Я не знаю, что мне сказать тебе. Я так виноват перед тобой, что втянул тебя в эту ужасную историю. Но я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы тебя перевели из тюрьмы. Я согласился работать с Гирингом. Пусть мне придется продать душу дьяволу, предать кого угодно, но только не тебя.
– Наверное, наша предыдущая жизнь была слишком легковесной, и мы вынуждены теперь страдать, – Маргарет с трудом выдавила из себя первые слова. Она помогла подняться Кенту с колен, и они сели рядышком на кровати. Какое-то время оба молчали. За четыре месяца, что они не виделись, каждый из них пережил так много, что никакие слова не могли бы объяснить страх одиночества, отчаянья и неизвестности.
– Хорошо, что мы оба живы! – тихо сказала Маргарет.
– Тебе что-нибудь известно про Рене? – осторожно спросил Кент.
– Да. Он в пансионате. У меня была недавно очная ставка с Жюлем Жаспаром, он рассказал, что все это время заботился о моем мальчике.
– Жюль тоже арестован?
– Да. И тоже содержится в тюрьме Френ. Его обвиняют в пособничестве советским шпионам.
– Но он никогда никакого отношения не имел к разведке! – возмутился Кент.
– И жену его арестовали, и адвоката, у которого я жила несколько дней, когда приехала в Марсель.
– Какой кошмар! Эти люди ни в чем не виноваты. Кроме разве того, что это очень порядочные и добрые люди.
– Ты знаешь… Я перестала чувствовать этот ужас. Я отношусь ко всему как бы со стороны. Не ищу логики, не жду справедливости. Когда умер мой муж Эрнест, я совершенно серьезно собиралась поставить на своей жизни крест, мне не хотелось жить! Может быть, это наказание за то, что я не сохранила ему верность и позволила себе новую любовь?
– Не говори такую чушь! Маргарет! Не смей. Жизнь у всех одна! Не будет ни рая, ни встречи на небесах! Увы! Не обольщайся! Меня ты точно там не встретишь. Я атеист! Ты имела полное право на то, чтобы любить меня и быть любимой! И все еще наладится. Надо обязательно верить, изо всех сил. Нет, ни в бога, ни Деве Марии твоей заступнице, а в силу человеческого характера и в благосклонность судьбы. Иногда она бывает такой щедрой – мы же встретились друг с другом, мы до сих пор вместе и, обрати внимание несмотря на то, что нам довелось пережить, до сих пор живы!
– Ты сам-то веришь? – горько усмехнулась женщина.
– Если честно, я верю в то, что эта страшная война рано или поздно кончится. Ты обязательно будешь жить на свободе. Вместе с Рене. У тебя все будет хорошо! А дальше… про себя мои прогнозы менее оптимистичны. Я как-то слишком завяз во всем этом и не знаю, какое чудо должно произойти, чтобы мне из этого дерьма выбраться.
– Если с тобой что-нибудь случится, это будет для меня самым страшным ударом в жизни! Если ты меня любишь, ты обязан жить и стремиться на свободу.
– Буду стремиться!
Первое свидание после долгой разлуки закончилось. Маргарет увели. Но с тех пор ее стали привозить один-два раза в неделю на два часа. Маргарет и Кент вместе обедали, разговаривали. Потом женщину увозили в тюрьму Френ, а Кент оставался с таинственным незнакомцем за стенкой. Впрочем, он давно уже догадался, что этим арестантом был Жан Жильбер. Обида и злость друг на друга у двух бывших резидентов советской разведки была настолько велика, что ни в какие разговоры они не вступали. Хотя, наверное, могли. Просто оба делали вид, что не догадываются о своем соседстве.
Примерно раз в неделю Гиринг приносил Кенту информацию для составления шифровок в Москву. Гиринг не расставался с бокалом коньяка и изредка прихлебывал из него, видимо, заглушая боль в горле. Кент не скупился на советы, как сделать передаваемую информацию более правдоподобной. Часть его рекомендаций принималась, и это позволяло построить фразы доклада так, чтобы посеять сомнения именно в правдоподобности передаваемого. Насколько это получалось, было непонятно. Иногда Гиринг заходил в комнату Отто. Но чем они там занимались и о чем говорили, было неизвестно. Однажды Кента вызвали к Гирингу. Конвоир провел Кента мимо кабинета шефа парижской зондеркоманды и завел в соседнюю комнату, где обычно находился адъютант.
– Я позвал вас, чтобы попрощаться, – Карл Гиринг встал навстречу заключенному и предложил ему бокал коньяка. Сам он чуть ли не каждую минуту делал маленькие глотки из своего бокала и продолжал говорить почти шепотом. – Моя болезнь вступила в ту стадию, когда я не могу оставаться на службе. В Париж прибыл новый начальник зондеркоманды – криминальный советник гауптштурмфюрер СС Хейнц Паннвиц. Сегодня я вас познакомлю. Поверьте, вы с самого начала были мне симпатичны, не знаю почему, и я сделал все, чтобы сохранить вашу жизнь. Это, наверное, издержки профессии. Мы разоблачаем шпионов. Впрочем, у меня за время работы в гестапо и до вас был один случай, когда арестованный государственный преступник вызывал у меня симпатию. Этим человеком был Эрнест Тельман. Вы, наверное, слышали про него? Я принимал участие в его задержании, вел многочасовые допросы, а потом отправил этого человека на казнь. Это был мой враг и враг Германии. Но я уважал такого врага!
Гиринг и Кент пошли в соседний кабинет. Там сидел молодой гестаповец, который даже не привстал при появлении старшего по возрасту коллеги.
– Хайль Гитлер! – поприветствовал Паннвица остатками своего голоса Гиринг.
– Хайль Гитлер! – без энтузиазма ответил Паннвиц и только теперь встал.
– Герр Паннвиц, вот это бывший резидент советской разведки Кент. Номер два в нашей радиоигре.
«Даже здесь я номер два», – в очередной раз горько усмехнулся Кент. Паннвиц без всякого интереса окинул Кента взглядом с головы до ног.
– Спасибо, пусть идет. Я потом с ним поговорю.
На улице Соссэ Гиринг больше не появлялся. Жана Жильбера из соседней комнаты куда-то переселили. Гауптштурмфюрер СС Хейнц Паннвиц к Кенту никакого интереса не проявлял. Раз в неделю его по-прежнему водили к радистам, и они шифровали малозначительную информацию. Многое изменилось в один из июльских дней 1943 года.
Паннвиц сам зашел в комнату к Кенту.
– Как поживаете, Кент? Как настроение?
– Вы интересуетесь моим настроением? Что бы это значило? К чему бы это? – без энтузиазма отозвался Кент.
– Это значило, что раньше вы были номером два, а сейчас стали номером один. Вот и все.
– Что-то случилось с Жаном? Он жив?
– К сожалению, да. И, о чем я сожалею еще больше, очень неплохо себя чувствует!
– Только Жан может себя прекрасно чувствовать, находясь под арестом в гестапо. Ничего не скажешь, уникальный человек мой бывший коллега.
– В том-то и дело, дружище, что он больше не находится в
