девушка, взглянув сначала на него, потом на
своё эскимо.
– Вы, наверное, не поверите, но у нас мороженого не бывает совсем, – говорит Роман и вдруг
радостно обнаруживает, что ему есть о чём рассказать, если только ей это интересно. – В детстве,
как я помню, его привозили к нам из райцентра только один раз – девятнадцатого мая, в день
Пионерии. До сих пор не пойму, как оно по дороге не растаяло. И продавали с бортовой машины на
стадионе. Эту машину наши пацаны брали штурмом по бортам и колёсам! Я сначала стоял в
сторонке и думал: «Вот, дураки, чего так орать и лезть туда?!» Но кто-то дал мне это мороженое
477
только лизнуть, и я, кажется, почти озверел. Я и сам тут же полез на машину чуть не по головам,
как кот за валерьянкой. Мне кажется, что мы все тогда просто свихнулись от него… И знаете, что
запомнилось мне больше всего?
Паузы в его рассказе нет, но девушка успевает среагировать на его риторический вопрос.
– Что? – спрашивает она, глядя расширенными глазами.
– Вкус деревянной палочки, которая осталась после моей порции мороженого.
– Почему?
– Потому что я вылизал и изгрыз её до щепок… Так что моё любимое мороженое то, в котором
есть вкус бумаги от стаканчика и вкус дерева от деревянной палочки… Я потом ещё долго день
Пионерии с этим вкусом связывал. Конечно, было время, когда я жил в городе и ел мороженого
столько, сколько хотел. Но в этот раз я к нему ещё не привык. Просто слишком быстро, слишком
резко, что ли (на самолете же), переместился сюда из своего села и ещё не перестроился.
– Из-за часовых поясов? – запутавшись, спрашивает она.
– Да, скорее уж, вроде как, из-за жизненных, – смущённо улыбнувшись, поясняет Роман. – Ну,
поймите, как я могу свободно есть тут это мороженое, если у нас о нём даже дети не могут
мечтать… Нет, я не так выразился. Не мечтать… Как можно мечтать о том, чего не знаешь? Мне
вообще пока что стыдно здесь есть и пользоваться тем, что недоступно людям, с которыми я
живу… Ох, и дураком же я выгляжу сейчас перед вами…
И зачем он рассказывает об этом? О штурме машины в день Пионерии он лишь однажды
рассказывал Голубике. И то для того, чтобы посмешить. Но сейчас, в сытой Москве, это звучит как
некий глупый, нелепый укор.
Они стоят около жерла метро, утробно всасывающего поток москвичей и гостей столицы. Рядом
с входом несётся по улице озабоченная лавина автомобилей всех марок, порывисто обдавая
жаркой бензиновой гарью. Растерянная девушка неподвижно стоит перед Романом со своим
тающим мороженым.
– Я потрясена, – медленно произносит она, – это что, всё правда?
– Что правда? – не понимает Роман.
– Ну, про мороженое и про то, что вам есть его неловко.
Роман лишь кивает головой, не совсем понимая, что такого особенного она в этом нашла.
– Я сейчас очень интересуюсь и много читаю о жизни в провинции, – продолжает девушка, – но
ваш рассказ потрясает сильнее, чем журналистские статьи. Дело в том, что мои родители сейчас
на Севере. Значит, они тоже всего этого не видят, только умалчивают. А я вот ем. Хотите, я отдам
это мороженое вам? Я откусила всего три раза…
– Ну что вы, – смутившись, отмахивается Роман, – у меня же насморк…
– Ничего – клин клином вышибают. Да я и не могу теперь съесть его одна. Давайте тогда
вместе…
– Да вы-то здесь при чём? Это у меня всякие деревенские комплексы.
– Хорошо, – соглашается она, – тогда я помогу вам их преодолеть.
Она подносит мороженое к губам потрясённого провинциала.
– Кусайте!
Ей трудно не подчиниться, да и не хочется. Однако, вкусное это мороженое или не вкусное, он
даже не понимает. После него откусывает она.
– Насморком заразиться не боитесь? – спрашивает Роман.
– Нисколечко!
Так они и съедают это шоколадное эскимо, откусывая по очереди, как-то не сразу вникнув в
неожиданную, почти случайную интимность этого поедания. Роману кажется, что от такого
внезапного, резкого сближения у него и мозги набекрень, и насморка как не бывало. Они ведь даже
ещё имён друг друга не знают, чтобы откусывать от одного, а такое позволительно лишь близким.
От чего эта запутанность в понимании допустимого и не допустимого? Что-то происходит и с ней.
От её насмешливости нет и следа.
– По-моему, вы очень хороший, добрый человек, – говорит она, отвечая на недоумение,
написанное на его лице, и одновременно словно оправдывая себя.
Она уже не помнит, куда спешила в стремительной людской реке, в замешательстве
остановившись теперь посередине её. В московском времени, летящем буквально со свистом,
обнаруживается вдруг и какой-то временной островок, на котором можно совершенно спокойно
говорить, пристально рассматривая и, вникая друг в друга.
– Меня зовут Роман, а вас?
– Лиза.
– Лиза, – повторяет он, прислушиваясь, как это имя опустится в душу, а душа не только
принимает, но и податливо напитывается им.
– Я мог бы вас проводить…
478
– Хорошо, – соглашается она, – тогда пройдём одну остановку пешком. Сейчас соображу, в
какую сторону надо идти. Наверное, если всё время ездить в метро, то Москву и за всю жизнь не
увидишь. Будешь считать, что весь город – это станции метро и шахты между ними…
Шагая рядом с ней, Роман не поймёт несуразности ситуации. Их обтекает нескончаемая толпа
красивых, холёных мужчин-красавчиков – её мужчин, москвичей, до которых ему ой как далеко, а
она, эта сногсшибательная девушка, идёт почему-то с ним – чужаком: краснолицым от сухого
забайкальского солнца, одетым, несмотря на рубашку с кнопочками, почти по-деревенски и,
кажется, ещё пахнущим невыветрившимся запахом овечьей шерсти.
Какое-то время они идут молча, словно привыкая к самому факту знакомства. Их всё время
обгоняют, задевая локтями. На автомобильной стоянке, мимо которой они проходят, вдруг
короткими резкими звуками и трелями вопит машина.
– Чего это она? – удивляется Роман.
– Сигнализация сработала.
– Но машину никто не трогал… Может, нервишки не выдержали? В Москве столько всякого
напряжения. Люди-то привыкли, приспособились, а машина сорвалась…
Роман видит, что Лиза смеётся, и, вдохновлённый этим, добавляет:
– Она как, корова, которая влезла не туда, куда надо, а выбраться не может – вот и орёт. .
Лизе хочется рассказывать о себе. Её родители с ещё двумя маленькими сестрёнками уже три
года живут на Севере, а квартиру сдают. Сначала Лиза жила с бабушкой в её однокомнатной
квартире, но год назад бабушка умерла, и теперь она живёт одна.
– Но скучать мне некогда, – говорит она, – много читаю, можно сказать, просто зверски
готовлюсь к экзаменам.
