элит, поскольку корона продавала всё больше и больше должностей, жаловала новые привилегии как «чёрному» духовенству, так и представителям духовных орденов, а также стремилась побудить креолов к службе в военных компаниях, создавая фуэрос — корпорации, которые предоставляли особые правовые режимы и права на доходы для их командиров и в меньшей степени для младшего личного состава.[166] Продаваемые должности были наиболее привлекательны для представителей элит, родившихся в Америке (это были главным образом креолы), которые рассматривали престиж и привилегии данных постов как основу для того, чтобы бросить вызов автаркиям, сформированным потомками первых конкистадоров.
Однако корона была не в состоянии извлечь значительные выгоды из нарастающих разногласий между колониальными элитами, поскольку последние к концу XVII века благодаря своим связям с испанскими землевладельцами и купцами обрели влияние на королевское правительство, сопоставимое с влиянием монархии на колониальные дела. Значительная степень автономии колоний от Испании и лёгкий доступ колонистов на европейские рынки обеспечивали растущее богатство элит Испанской Америки, которые контролировали на Американском континенте рудники, земли и торговые связи, что делало их ценными союзниками для менее богатых элит в Испании.
Элиты Испанской Америки стремились извлечь преимущество в своих конфликтах с элитами-соперниками, апеллируя к авторитету монархии и выстраивая взаимосвязи с элитами в Испании, с которыми они были связаны и которые обладали влиянием на королевское правительство.[167] Этот механизм напоминал отношения между провинциальными чиновниками, купившими свои должности, и монархией во Франции, о чём пойдёт речь ниже.[168] В результате элиты Испанской Америки, в особенности лица, недавно ставшие нотаблями, приобретя богатство и статус за счёт покупки должностей или иных королевских назначений, а не в качестве владельцев рудников или купцов, были заинтересованы в том, чтобы оставаться подданными испанской короны, и тем самым склонялись в пользу сохранения колониального статуса.
В XVIII веке испанское владычество, несмотря на назначение в колонии интендантов, оставалось необременительным, а законы и указы, которые издавали король и его уполномоченные на Американском континенте, можно было дискредитировать или уклоняться от их исполнения. Преимущество, которое испано-американцы получили над элитами Испании благодаря своему огромному богатству, они использовали для того, чтобы постоянно блокировать королевские инициативы, способные привести к повышению налогов на энкомьенды, налогов на торговлю внутри Американского континента или с Европой либо ограничивать автономию политических действий американских чиновников.
Эти же рычаги влияния использовались для того, чтобы игнорировать универсалы пенинсуляров — лиц, родившихся в Испании и прибывших в Америку по королевским поручениям, у которых не было в колониях независимой экономической базы или связей с урождёнными американскими элитами. Таким образом, основу для долгосрочной, хотя и номинальной лояльности элит Испанской Америки короне создавали внутренние механизмы переселенческого общества.
Но вот что иронично: даже несмотря на то, что после XVI века провинциальные автаркии, которым способствовала стратегия построения империи Габсбургов, подрывали способность Испании к военной или экономической конкуренции с другими великими державами, господствующие элиты в каждой колонии по-прежнему были способны использовать свой альянс с испанскими правителями, придворными чиновниками и элитами метрополии для усиления своего контроля над элитами-конкурентами и неэлитами в колониях. Именно поэтому большая часть империи оставалась невредимой ещё долгое время после того, как Испания утратила способность бороться за европейское или мировое господство. Испанская армия (или та её часть, которую монархия, сообразуясь с фискальными и геополитическими возможностями, могла позволить себе направить на Американский континент) была всё ещё способна подавить восстания в Перу в 1780-х годах и в Венесуэле в 1812–1813 годах.
Американские движения за независимость были пробуждены попытками Испании усилить контроль над американскими элитами в конце XVIII века.[169] Однако успех этих движений был следствием набора конъюнктурных обстоятельств. Наполеоновское вторжение в Испанию и замена короля из династии Бурбонов братом Бонапарта Жозефом в 1808 году привели к тому, что Испания оказалась не в состоянии усиливать свои войска в Америке, а также была нарушена торговля между колониями и Испанией. Эти же обстоятельства фатально подрывали легитимность испанской монархии и тем самым усиливали конфликт между колониальными элитами, которые больше не могли рассчитывать на то, что корона будет выступать арбитром в их спорах о соотношении полномочий.[170]
Этот вакуум с ущербом для Испании и Франции заполнила Британия, которая превратилась в господствующую экономическую силу в Латинской Америке и оставалась в этом качестве на протяжении всего XIX века. Привилегии и должности колониальных элит, которые, как мы уже видели, полностью определялись в привязке к королю, оказались под сомнением, и это устранило главное для колониальных элит соображение в пользу сохранения лояльности Испании. Кортесы в Кадисе, стремившиеся создать новое правительство, которое бросило бы вызов французской оккупации, и включавшие несколько американских представителей, в 1812 году составили конституцию, чреватую сокращением автономии Латинской Америки. Это пробудило требования независимости, которым была неспособна воспрепятствовать уменьшившаяся и дезорганизованная испанская армия в Америке — новое правительство Испании совершенно не имело средств для её усиления. К 1821 году вся Испанская Америка, за исключением Кубы и Пуэрто-Рико, обрела независимость.[171]
Независимость американских колоний навсегда вытеснила Испанию из рядов великих держав. Однако это устранение было главным образом моментом восприятия. Военное первенство Испания уступила ещё столетием ранее. Собственная империя никогда не делала Испанию ведущей экономической державой и не обеспечивала для неё ресурсы, которые могли бы помочь Испании в военной конкуренции в Европе. Но самым фатальным моментом оказалось то, что империя замедляла, а не развивала испанскую экономику. В эпоху возникновения глобального капитализма, которая совпала с формированием Испанской империи, Испания никогда не была претендентом на контроль над глобальными рынками — она стояла в стороне от этого процесса, а затем оказалась проигравшей по мере того, как торговля концентрировалась в других европейских политиях и оказывалась под их контролем.
Франция
Людовик XIV и пределы вертикального абсолютизма
В моей книге «Капиталисты поневоле» Франция XVII века рассматривалась в качестве образца вертикального абсолютизма. Этот термин использовался для описания результатов стратегии Людовика XIV по созданию элит, купивших своих должности, а также провинциальных элит и формированию альянса с ними для ослабления возможностей крупных аристократов и церкви изымать доходы у крестьян и городов, а в случае с аристократами и возможностей снаряжать армии, которые могли бросить вызов короне. Успех вертикального абсолютизма заключался в том, что он воспрепятствовал консолидации
