Наполеон понимали, что их преимущества лучше всего применимы в континентальной Европе. Попытки захвата колоний были обречены на провал из-за слабости французского флота и логистических сложностей обеспечения армий на других континентах. Эти ограничения впервые стали очевидны и имели ощутимые последствия при поражении Наполеона в Египте в 1801 году.[196] Франция ограничила свои усилия по ослаблению Британской империи поддержкой восстаний, тем самым следуя модели, которая сложилась ещё при Старом порядке, когда Франция поддерживала американские колонии в войне за независимость. Однако Французская республика и Наполеон так и не смогли воспроизвести предшествующий успех в Америке — напротив, они повторили опыт неудачного вмешательства Старого порядка в ситуацию в Индии. Попытка Франции поддержать восстание в Ирландии, начавшееся в 1798 году, закончилась поражением в заливе Бантри ещё в 1797 году.[197]
Незначительные возможности Франции демонстрировать силу и заниматься управлением за пределами Европы также обрекли на неудачу попытки разгромить революцию на Гаити. Сахарным плантаторам Сен-Доминго (будущего Гаити) вредили торговые соглашения королевского правительства Франции с Британией (договор Идена 1786 года)[198] и с новообразованным правительством США (франко-американская конвенция 1787 года). По сути, французское правительство избавилось от интересов владельцев сахарных плантаций ради интересов внутренних производителей шёлка и вина. Хотя оба упомянутых соглашения не пережили начало революции, в 1787 году они спровоцировали попытки владельцев плантаций добиться того, чтобы их представители заседали в Генеральных штатах, а затем в пришедшем им на смену Национальном собрании. Однако в ходе революции находившиеся в Сен-Доминго инвесторы из метрополии утратили своё влияние (хотя им посчастливилось не попрощаться с жизнью на гильотине), так что у плантаторов не было рычагов воздействия на решения революционного правительства. Это заставляло белых поселенцев стремиться к более значительной автономии, а мулатов — требовать от Национального собрания равных прав. Раскол между белыми и мулатами в условиях ослабления французской власти создал основу для первого и «самого успешного восстания рабов в истории капиталистического мира-экономики».[199] Неспособность Франции играть мускулами по ту сторону Атлантики в сочетании со злополучным британским вмешательством, которое вело к тому, что британцы и французы боролись за поддержку рабов в Сен-Доминго, гарантировали провал попыток восстановления господства белых.[200]
В конечном итоге процессы, происходившие в переселенческом обществе самой богатой французской колонии Сен-Доминго, были непроницаемы для Франции, а контролировать это общество она не могла. Именно в этом контексте Наполеон в 1803 году принял рациональное решение продать Соединённым Штатам Луизиану (её территория была превращена сразу в семь штатов, а ещё восемь штатов получили отдельные её части) за 15 млн долларов, которые можно было пустить на европейские войны. Имперские планы Наполеона были отражением крайне ограниченного торгового и геополитического положения Франции на Американском континенте, в Азии и Африке. Разумеется, поддерживать наполеоновскую стратегию европейского доминирования — как и аналогичный план Гитлера в следующем столетии — оказалось в конечном счёте невозможно, причём в силу как непредвиденных, так и системных причин. Однако задолго до того, как Наполеон вступил в европейскую игру и потерпел в ней поражение, различные глобальные стратегии выстраивания гегемонии для Франции были исключены в силу самой природы французского государства и исходных уступок аристократическим и финансовым элитам, которые вкладывались в первые колонии в Карибском бассейне и Африке.
Наполеоновская Франция принципиально отличалась от Испании и французского Старого порядка в том, что революция смела многие прежние элиты: это позволило новой государственной элите консолидироваться и объединиться — тем самым она могла осуществлять завоевания и получать от них выгоды без необходимости делиться ресурсами с автономными колониальными элитами и принимать совместные с ними решения. Как было отмечено в главе 1, именно благодаря этому наполеоновская и нацистская империи отличались от всех прочих — древних и модерных, формальных и неформальных.
Несостоявшиеся гегемонии:
сильные колонии в слабых империях
Теперь мы можем ответить на вопрос, поставленный в начале этой главы: почему Испания и Франция были не в состоянии объединить результаты своих военных завоеваний в сплочённую империю, которая могла сосредотачивать ресурсы в метрополии и тем самым питать экономический рост и дальнейшие военные успехи? Двум этим политиям, каждая из которых некоторое время (причем Франция — дважды) была доминирующей военной державой в Европе, либо (в случае Франции) не удалось поставить это могущество на службу выстраиванию значительной империи за пределами Европы, либо (в случае Испании) удалось создать империю, которая быстро утратила значение в качестве поставщика налогов в метрополию или её торгового контрагента.
Испанская и французская колонизация были отражением отношений государства с элитами метрополии. В обеих случаях формирование государства осуществлялось путём уступок элитам в обмен на умиротворение провинций (зачастую при помощи прекращения вооружённых выступлений, поднимавшихся аристократами) или на предоставление средств, которые королевское правительство не могло изымать самостоятельно. В некоторых отношениях описанный процесс в Испании и во Франции сильно отличался. Габсбурги признавали доминирующие элиты в каждой из своих провинций, тогда как французские короли выстраивали вертикальный абсолютизм, в рамках которого множество элит боролись за влияние и ресурсы в конфликтах, где корона одновременно и выступала арбитром, и сама же их провоцировала в обмен на некую долю изымаемых этими элитами ресурсов. Однако и испанское и французское государство упустили возможность (или, точнее, так её и не достигли) мобилизовать деньги и вооружённых людей, а также провозглашать и администрировать законы и правила независимо от различных элит, каждой из которых принадлежали фрагменты этих «государственных» полномочий.
Ограничения, с которыми сталкивались испанские и французские правители в своих странах, воспроизводились в их колониальных проектах. Именно поэтому Испания почти сразу отдала чуть ли не монопольные права на землю и власть в каждой колонии предпринимателям, которые поставляли людей и деньги для завоеваний. Французы создавали в каждой из своих колоний множественные и пересекающиеся льготы и привилегии. Ни одна из двух монархий не могла заставить переселенческие элиты повиноваться высокопоставленным чиновникам, направляемым из столицы. Эта неспособность отчасти объяснялась слабостью возможностей, появившихся у правителей этих стран в процессе формирования исходного государства, а отчасти была наследием уступок, которые делались, чтобы убедить предпринимателей инвестировать в далекие колонии, а переселенцев — туда отправиться.
Модели конфликта между элитами и формирования государств в Испании и Франции также препятствовали возникновению единой элиты или хотя бы конкурирующих элит, способных доминировать в торговле с колониями и тем самым использовать прибыли от колониального
