стены дома опять окутала мгла.
— Его арестовали? Говори!
— Об этом я и спрашиваю… нет ли в газете…
— Если бы было, я бы обратил внимание… Нет, его имя мне не попадалось.
— А по дороге ты ничего не заметил?
Он опять сказал «нет» и снял с гвоздя ключ. Скорей бы отпереть свою комнату, остаться наконец одному, лечь спать. Он вдруг почувствовал страшную усталость, сон буквально валил его с ног. Если Измини ему не верит, то через два часа, когда будут продавать газеты, она сможет сама убедиться, что он ее не обманул. Он сделал еще несколько шагов к своей двери и уже хотел было попрощаться с девушкой, но почувствовал, что та крепко держит его за руку.
— Мне надо поговорить с тобой…
— Ну что ж, — нехотя согласился он и развел руками: пусть она поймет, на какую жертву он идет, несмотря на усталость; он готов уделить ей время: раз она так настаивает, видимо, у нее для этого есть серьезные основания.
Измини начала издалека. Она стала рассказывать длинную историю, хорошо известную Статису, и потому он мог особенно не вникать в ее слова. Он сам набирал когда-то материал о ходе судебного процесса над Ангелосом и приговор. Страшное сообщение — «Приговорен заочно к смертной казни» — слово за словом прошло через его руки, оно жгло ему пальцы, глаза, парализовало мозг. Литеры путались, машина скрежетала, сопротивлялась, казалось, вот-вот она разлетится на части. Насколько он помнит, была зима — да, февраль 1947 года, — в ту ночь лил дождь, и грохот типографских машин заглушал шум ливня. Когда он набрал текст, ему показалось, что наступила мертвая тишина. Ангелос приговорен к смертной казни! Но с тех пор прошло много лет — ровно семь, — и за тем, наводящим ужас сообщением не последовало никакого продолжения. Измини уже тогда любила Ангелоса; Статис часто видел, как они подолгу сидели на винтовой лестнице и разговаривали. Но какое нужно терпение, чтобы столько времени ждать его! Она, должно быть, сжилась со страхом, потому что не перестает мучительно ждать и надеяться.
По мере того как рассветает, лицо девушки вырисовывается все отчетливей — ее бледные щеки, округлившиеся глаза, когда она объясняет Статису, что больше не может жить в вечном страхе. Статис понимает, что Измини хочет лишь поделиться с кем-нибудь своим горем. Он смотрит на ее слегка дрожащие губы, растрепанные черные волосы, судорожно сжатые пальцы — столько лет напряженного ожидания! Она торопится высказать все, что у нее на душе, говорит захлебываясь, жадно ловя ртом воздух. В прозрачной утренней тишине шорохи погруженного в сон города слышатся более явственно, и, хотя вроде бы все спят, никогда не знаешь, что происходит за закрытыми окнами. Лицо ее совсем близко, он даже ощущает ее дыхание на своей щеке.
Она говорит и говорит, а он тем временем все ближе продвигается к своей двери и наконец хватается за косяк. Но Измини не отстает от него и опять просит припомнить, не попадалось ли ему в газете имя Ангелоса.
— Я же сказал тебе, что нет… Раз ничего не случилось, почему ты не идешь спать? Столько лет…
Измини бросила на него сердитый взгляд. Она ничуть не устала ждать, вызывающе сказала она, но ее мучит, что опасность постоянно угрожает Ангелосу, подстерегает его на каждом шагу. Словно только вчера… Хотя бы что-нибудь знать о нем, не тревожиться за его жизнь…
— К чему ты говоришь мне все это?
— Но ты его друг… единственный, кто спрашивает о нем.
Статис стоял неподвижно, поглощенный воспоминаниями.
— Мне хотелось бы его повидать… Вечером я всегда в типографии. Пусть он позвонит мне.
— Я не вижусь с ним, не знаю, где он, — сказала Измини.
— Когда увидишься, передай привет…
— Выходит, ты ничего не понял? Ты не слушал меня?
— Слушал… Значит, ты не видишься с ним?
— Вот уже пять лет, повторяю тебе, ни разу не виделась.
— Странно!
Статис не верил ей и не скрывал этого. Она, конечно, правильно поступает, говоря, что не видится с Ангелосом, но он прекрасно понимает, что это не так…
— А что он делал все эти годы?
Измини удивил его вопрос.
— Но… он скрывается, чтобы выжить, — ответила она. — Что ему еще делать?
Небо уже поднялось над домами. Теперь он видел ее лицо вполне отчетливо. Измини приглаживала растрепавшиеся волосы. Глаза у нее были живые и ясные. Воспользовавшись минутным молчанием, Статис отпер дверь. Из комнаты пахнуло спертым воздухом и грязным бельем.
— До свиданья, Измини… — И он закрыл за собой дверь.
Девушка постояла еще немного, разглядывая зеленые доски двери, задвижку и замочную скважину. На улице уже стало светло, но очертания домов еще расплывались. Она окинула взглядом двор. Подошла к воротам. Выглянула на улицу, осмотрелась, нет ли там чего-нибудь подозрительного. В этот час, держась ближе к стенам домов, люди идут на работу. Дома поспешно, мелкими шажками выстраиваются в ряд, плечом к плечу, лицом к восходящему солнцу; им ведь надо стоять прямо, в строгом порядке, чтобы не осталось и следа ночного хаоса. От холода, а может, от звонкой утренней тишины Статис дрожал всем телом. Он не понял ее тревоги. Он смотрел на нее рассеянно, бессмысленным взглядом статуи. Возможно, страх за жизнь Ангелоса умер в сердцах его друзей. «Но во мне он живет и будет жить», — думает Измини. Тревога парализует ее; уже не раз ей казалось, что она ждет напрасно, что все давно кончено и она просто не знает об этом. Но очень трудно примириться с такой мыслью, это все равно что услышать новый приговор. Со всех сторон подступает опасность, неумолимая, безотчетная… Неподалеку что-то строят. Говорят, будет не то гараж, не то кинотеатр. К лесам прикреплена табличка с именем инженера. А когда Ангелос сможет прибить свою табличку к огромному зданию, похожему на те, что он проектировал по ночам, учась в Политехническом институте?
Измини снова внимательно оглядела улицу, а затем, вернувшись во двор, присела на крылечке кухни. Она натянула на колени платье и сидела так, сжавшись в комочек. Во дворе, вымощенном красно-белыми плитами и окруженном равнодушными грязными стенами, ни души. На террасе и на винтовой лестнице мать Ангелоса давно поставила горшки с цветами, но она забросила их с тех пор, как осудили ее сына. Она даже не смотрит в их сторону. И Измини решила сама поливать цветы, не потому, что она особенно их любит, но горшки с засохшими цветами, все равно что траур. Ангелос жив, это она ощущает так
