самодержавия, сделалась открытой войной против
него. И именно эта война скоро захватила все общество.
Прежнее мирное и терпеливое настроение изменилось; общество выбросило, как опасную иллюзию, мысль, будто развитие учреждений, созданных в шестидесятых годах, само ведет к конституции. Эта вера прежнего либерализма была отброшена с тою же легкостью, с какой теперь отбрасывают мысль об эволюции советского строя. Пока существует советская власть, не может быть никакого прогресса в России, — учат теперь; пока не низвержено самодержавие, не могут развиваться либеральные реформы Александра II, — говорили тогда; нужно забыть все разногласия, устремить все силы на главный фронт, на борьбу с самодержавием. Но отрицать эволюцию значило отвергать мирный путь, звать к экстраординарным методам борьбы, возможным лишь накоротке, но зато достигающим более полного и скорого результата. Таковы всегда «войны» и «революции»; они аналогичные по приемам явления. На это пошли. Методы действий, которые стало применять освободительное движение, были методами настоящей войны. Война ведет к быстрой развязке. Она и увенчалась скорою победою уже 17 октября 1905 года. Но быстрота и успех безнаказанно не проходят. Война часто воюющие стороны развращает и надолго мешает установлению прочного мира. Мы можем наблюдать на России, какой ценой мы заплатили за наш слишком быстрый успех.
Глава VI. «Освободительное движение»
Аналогия «освободительного движения» с войной идет очень глубоко. К войне позволительно прибегать, только когда другого выхода нет. Она ведется единственно ради хорошего мира. Но пока она длится, в жертву ей приносится все. У военных особая идеология, с которой во время войны сообразуется вся жизнь государства. Идеология штатских мешает военной победе, как идеология военных мешает заключению мира. Большинство населения не хочет войны; она противоречит его интересам и складу понятий. Войну предпочитают лишь профессиональные военные и особенно их руководители; страна им подчиняется, как подчиняется вообще распоряжениям власти. И потому при войне необходимо «руководство» всей жизнью страны.
Победоносная война может много дать победителю, если разумный мир заключить он сумеет. Для подобного мира не нужно как можно больше ослабить противника: это полезно для успеха войны, а не для качества мира. Мир хорош не тогда, когда противник ослаблен, а когда устранены причины для споров.
При заключении мира часто оказывается, что воевать не было надобности, что те же результаты могли быть достигнуты мирным путем, более долгим, но зато более прочным. Война объясняется тогда не необходимостью, а простой психологией; упорством тех, кто не хотел вовремя сделать уступок, или нетерпеливостью тех, кто не хотел их дождаться.
«Освободительное движение» было войной, и все эти черты можно на нем наблюдать. И эта война должна была кончиться примирением между обществом и исторической властью. И она не была необходима. Самодержавие было обречено; оно могло выигрывать время, но спасти себя не могло. Обществу было достаточно жить и расти, чтобы получить все, что ему было нужно, в том числе и «увенчание здания». Но у руководителей общества не хватило терпения. Они предпочли покончить с самодержавием коротким ударом — войной. Эту войну они провели очень умело и вышли из нее победителями. Но зато хорошего мира заключить не сумели.
Пока длилась война, руководителями ее естественно стали те, кто «войну» предпочитал мирной работе. Либеральные деятели старой формации войны не хотели и добивались своих целей мирным путем. Они служили своим идеям в рамках существовавшего строя и этим готовили новый порядок. Мировой судья, который защищал в своей камере закон и права человека, работал на «увенчание здания» не меньше, чем те, кто в подпольной прессе «требовал» конституции. Но над таким самомнением «освободительное движение» стало смеяться, как всегда смеются военные над дипломатами.
Прежний либерализм верил, что к конституции он придет «эволюцией» существующих учреждений. В России было зерно, из которого «самотеком» росла конституция. Это было местное самоуправление, т. е. земство. Оно ведало те же общие нужды, что и государство; как оно, было принудительной организацией, но осуществляло принцип «народоправства». Стоило постепенно развить это начало к низу и к верху, и конституция сама собой бы пришла. Это было бы долгим путем, но во время него воспитывались бы кадры людей, которые на опыте узнавали бы нужды страны, трудности, которые им предстояли бы, и были бы подготовлены, чтобы сменить прежних представителей власти.
Это было так неизбежно, что Витте правильно отметил несовместимость земства с самодержавием. Иной факт того же порядка. Земец, который по убеждениям не хотел конституционного строя, Д. Н. Шипов только потому, что он был настоящий земец и развивал земское дело, против своей воли сделался одним из основоположников конституционного строя в России. И первые конституционалисты, которые начали практически ставить вопрос о конституции, были недаром именно земцами.
Не было поэтому оптическим обманом считать, что освободительное движение «выросло» из земской среды. Но земцы долго не хотели войны и предпочитали идти мирным эволюционным путем. Если бы советчики Николая II сумели использовать такое их настроение, то стала бы происходить эволюция самодержавного строя, которая постепенно привела бы к «конституции»; и тогда на первом плане ее оказались бы земцы. Но Николай II отверг этот путь. Его политика стала бить по нервам либерального общества. «Бессмысленными мечтаниями» показались тогда надежды на власть. Война началась. Но роли переменились. Если земцы остались в авангарде этой войны, дали ей свой флаг и аппарат, то управлять войной пришлось уже не им.
Война против самодержавия была открыто объявлена созданием в 1902 году заграничного органа «Освобождения». Позднее возник и «Союз освобождения». В этом либеральные земские деятели еще играли первую роль. Но когда борьба за принципы либерализма превратилась в борьбу против самодержавия, руководство ею перешло в руки «политиков». Практических же политических деятелей Россия того времени не имела. «Политике» можно было служить только в теории, в области науки и публицистики. Публицистика у нас приобрела особое значение. На Западе, где были «практические» политические деятели, она являлась подсобным занятием; вела идейную борьбу, но не руководила политической жизнью. Не публицисты считались вождями и знаменосцами. Если они выдвигались, то тотчас переходили в разряд практических деятелей. У нас практическая политическая деятельность ограничивалась журналистикой. Теоретики сделались единственными специалистами политики. И руководство освободительным движением перешло к ним, к политической «интеллигенции»; это наложило на него свой отпечаток.
Характер нового руководства не составлял тайны. В первом же номере «Освобождения» была помещена декларация «От русских конституционалистов»[319]. Они «руководители», но они не земцы. Земство — только воинская часть, которой вожди указывают ее место на фронте. Вожди же — «политики». Секрета более нет. В «Последних новостях» в дни юбилейных воспоминаний
