Ну и последние соседи, с востока. Там по берегам Танаиса (Дона) и привольным приморским степям кочевали люди хана Колчака и остатки тьмутараканских конных сотен. В дрязги с другими ордами они старались не вступать, воевали на Кавказе, брали дань с Таматархи и проходящие через их владения караваны и с Бачманом никогда не ссорились. Но хан приднепровцев им не доверял.
Впрочем, Бачман никому не доверял, и от всех ждал подлости, потому что сам был готов ее совершить. Он это понимал, и был этим недоволен, но поделать ничего не мог, ибо жить по чести можно только с честными людьми, а хан есть хан. Степной правитель обязан во всем видеть подвох и держать под рукой сильное войско, а иначе можно лишиться всего, что имеешь, и кануть в небытие вместе со всей своей семьей, не оставив после себя никакой памяти.
«Как же я устал, — в очередной раз закрывая глаза, подумал Бачман. — Как правильно жить и поступать? Что есть правда и в чем истина? С кем разделить тяжкую ношу и ответственность? Кому передать власть и накопленные богатства? Не знаю. Я ничего не знаю. Но одно мне известно точно. Завтра меня ждет битва и очередная славная победа».
Последняя мысль немного развеяла муть в душе Бачмана и он стал засыпать. Однако не успел он провалиться в сон, как за пологом шатра послышался непонятный шум. Что-то упало, и хан приподнялся, а затем окликнул своего главного телохранителя, который был предан ему, словно пес:
— Атрак, что там?
Охранник, который никогда не оставлял хана, не отозвался и Бачман рывком вскочил на ноги.
«Беда!» — пронеслась в его голове паническая мысль и он кинулся к оружию, которое неосмотрительно оставил в стороне от ложа. Но наперерез ему от входа скользнула стремительная тень. Рот хана открылся, чтобы позвать кого-то на помощь, вот только он опоздал. Ночной гость не слишком сильно ударил Бачмана в горло, и крик застрял в груди хана, а следующий удар, который пришелся по голове, погрузил его в пучину беспамятства. Однако прежде чем потерять сознание, он услышал русскую речь:
— Кедрин, не спи. Лошадей давай.
* * *
Ноги Бачмана ослабели, и он стал опускаться на покрытый войлоком пол. Свалиться я ему не дал, а подхватил хана на руки (тяжелый, зар-ра-за, кабан) и положил на кошму, которая была его постелью. После этого быстро, но без лишней суеты, закатал пленника в постель, а затем сделал сверток из его одежды и вложил в нее саблю.
Вроде бы все. Тихо и спокойно мы с Валентином Кедриным проникли в лагерь половцев. В наглую, словно так и надо, не обращая внимания на караульных, проехали к шатру полководца, ну, а дальше дело техники. Телохранители у хана, конечно, знатные, но расслабленные до невозможности и чересчур раскормленные, в боях давно не участвовали и шкурой, видать, последние лет десять не рисковали. Поэтому они подпустили нас, и мы их вырубили. Двоих Кедрин сделал, а четверых я, и так удачно это вышло, что стоящая у подножия холма сотня ничего не почуяла и не всполошилась, а про ханскую обслугу, и говорить нечего, холопы дрыхли без задних ног.
В общем, можно сказать, что половина дела сделана. Теперь предстояло выбраться из половецкого походного лагеря, соединиться с черными клобуками, которые ожидали нас невдалеке, а затем поговорить с Бачманом.
— Чи-чи! — раздался тихий сигнал Валентина, который уже приготовил лошадей.
Пришла пора сваливать и, взвалив сверток с телом хана на плечо, я подхватил узел с одеждой и оружием, и вышел. Здесь, с трудом уместив пленника на смирной лошадке, которая чуяла волчью суть Кедрина, и нервничала, но молчала, я выдохнул. За малым не надорвался, больно грузен хан, но выдюжил.
— Уходим, — прошептал я своему напарнику.
Кедрин кивнул, и мы сели на наших коней. Убийца схватил повод вьючной лошадки, а я выдвинулся вперед. Мы спустились с холма и поехали через стоянку половцев. Никто не обращал на нас внимания, ведь мы не дергались, не суетились, и вели себя уверенно, и единственная заминка произошла уже на окраине лагеря, где дорогу нам преградил лихой батыр с обнаженным оружием, за спиной которого встало несколько рядовых бойцов.
— Кто такие? — спросил воин.
— Люди хана, — направляя жеребца прямо на него, ответил я. — Прочь с дороги.
— А чего на ночь глядя в степь выезжаете? — уже менее уверенно, освобождая дорогу, задал он вопрос.
Я остановился и, перегнувшись с седла, заглянул в глаза половца. Обычный десятник, кровь уже распробовал и всегда готов к тому, что противник может нанести неожиданный удар. На таких людях держится любая армия, они крепкие вояки и пока еще не заплыли жиром. Жаль такого убивать, чисто по-человечески, но это и не потребуется.
— Сверток видишь? — я кивнул на гужевую лошадку.
— Вижу, — десятник кивнул.
— Там человек, который много разговаривал и мешал ханским людям, так что если немедленно не отскочишь в сторону, то можешь присоединиться к нему, и до рассвета не доживешь.
Половец понял меня правильно. Правда, до конца не поверил, но решил со мной не связываться, и этого достаточно.
Проход в степь был открыт, и мы с Валентином рысью устремились в темноту, где в полукилометре от лагеря приднепровцев нас встретили конники Сероштана. Затем, оставив на месте пару дозорных групп, отряд спустился в глубокую балку, где уже горел костерок. Воины спустили знатного пленника, который к этому моменту уже очнулся, наземь и посадили его подле огня. Но разговор начался не сразу.
Бачман приходил в себя, а я прислушивался к ночной степи и сканировал чувства хана, который был встревожен, зол на своих охранников, готовился к смерти и одновременно с этим надеялся на чудесное спасение. Короче говоря, человек, как человек, не шибко злой и не добрый, политик, воин и средний управленец без особых способностей. С таким договориться можно и некоторое время он даже будет этот договор выполнять. Потом хан, конечно, постарается отомстить, но не сразу, а меня интересует то, что должно произойти в Диком поле и Киевской Руси в этом году, плюс следующий, так что порядок.
— Ты знаешь, кто я? — обратившись к пленнику, начал я беседу.
— Догадываюсь, — хан зыркнул на меня исподлобья, после чего зябко поежился и добавил: — Ты Вадим Сокол, славянский колдун, который взбаламутил тюрков. Верно?
— Правильно. А зачем я вытащил тебя из теплого шатра и вывез в степь, понимаешь?
— Ты хочешь меня убить — это ясно.
— Нет. Думаю, что с тобой можно договориться, а прикончить тебя я мог и в шатре.
— И о чем ты желаешь говорить?
— О мире, само собой.
Хан покачал головой:
— Я мог бы солгать тебе и согласиться на все, что ты предложишь. Но мир невозможен, ибо рода, которые поверили тебе, и вышли из-под моей власти, подают пример остальным. Кроме того, река Саксагань это земли нашей орды, и я не имею права их отдать. Поэтому все, что могу пообещать, перемирие, во время которого ты сможешь уйти подальше и увести людей.
— А если ты все-таки подаришь мне реку Саксагань?
— Тогда меня прикончат мои ближние люди, — хан усмехнулся. — И значит, ты все равно ничего не получишь.
— Ты говоришь разумные вещи хан. Но ты не прав. Ведь если ты будешь убит, то в лагере половцев начнется свара. Вожди станут переманивать воинов на свою сторону, и вот тут-то я и ударю. После чего остатки твоих бойцов побегут от меня со всей возможной прытью и пару лет им будет не до меня.
— Но потом они все равно вернутся.
— Да. Вот только у меня будет уже не три тысячи сабель, а пять или шесть.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Хан Бачман остается жить и продолжает править своей ордой, которая отказывается от реки Саксагань, но не просто так, а за равноценные земли по правому берегу Самары.
— Это владения заорельцев.
— Я знаю. И еще я знаю, что ты приуменьшаешь свое влияние на воинов, которым все равно с кем воевать, лишь бы добыча была.
— Значит, ты предлагаешь совместный поход на наших соседей? — хан был удивлен.
— Да.
— А взамен хочешь получить кусок моих земель и неприкосновенность?
— Точно. Но не забывай, что при этом я оставлю тебе жизнь, и в твоей орде не будет кровавой междоусобицы, которая может унести много жизней.
— Надо подумать.
— Конечно. До рассвета время есть.
Хан остался у огня, а я велел отдать ему халат и саблю, а затем отошел в сторону и вобрал в грудь запахи степи. Исчезновение Бачмана вот-вот должны были заметить, но дозорные погоню, если она будет, заметят, да и Кедрин топот копыт услышит. Поэтому я чувствовал себя спокойно и был уверен, что хан мое предложение примет. Заорельские половцы ему хоть и родичи, но соперники. Про это мне известно. Жить хан хочет, и четко понимает, что если его не станет, то в орде прольется кровь, так как наследника себе он до сих пор не назначил. Отсюда выводим его мотивацию и четко видим дальнейший расклад. Он соглашается на мое предложение, клянется на крови не быть моим врагом и мы вместе наваливаемся на заорельцев, большая часть которых сейчас на Руси, кто в Суздале, кто в захваченной Долгоруким Рязани, а иные на границе Перяславля. Значит, сопротивление нам будет оказано по минимуму, и войско, что Бачманово, что мое, получит добычу. Попутно я прихватываю несколько родов, которые будут готовы принять мою власть, и усиливаюсь. Половецкие воины хвалят Бачмана, а мои, соответственно, меня, и я ввожу в орде старые тюркские законы, на основе которых была написана Яса потрясателя Вселенной Темучина сына Есугея из рода Бодончара, в мое время больше известного как Чингиз-хан.
