чрезмерной уверенности, беспочвенному проецированию и неверным толкованиям – усугубляется.
Эмоции затрагивают любой наш выбор. Даже решения, которые мы принимаем медленно и обдуманно, подвержены влиянию чувств. Знаменитый пример – люди с поврежденным эмоциональным центром мозга (миндалевидным телом) и нормально функционирующим отделом мозга, отвечающим за принятие решений (префронтальная кора). Эти бедолаги не просто чувствуют себя оглушенными и вялыми: их парализует необходимость принятия даже самых элементарных решений, Оказывается, все простые расчеты и выборы, основанные, как кажется, исключительно на логике, неотделимы от чувств и интуиции, Они помогают быстро принимать разумные решения. Как заметил еще в 1739 году философ Дэвид Юм, разум – раб страстей [35].
Когда речь заходит о конкуренции и конфликтах, хочется понимать, как влияют на принятие решений гнев и враждебность. Я говорю не о мгновенных вспышках ярости, а о глубоком аффекте, пронизывающем все аспекты отношений давних соперников. Ответ удручающий. В озлобленном и враждебном состоянии духа все неверные представления, о которых мы говорили в этой главе, усугубляются. Гнев придает смелости. В яростном или разгоряченном состоянии мы делаемся дерзкими и самоуверенными, в куда большей степени убеждены, что все получится, и легче идем на риск. Иными словами, злость усиливает обычную склонность к завышенным оценкам и чрезмерным придиркам.
Влияют эмоции и на восприятие нового. Информация о сопернике проходит через все тот же ригидный, негативно окрашенный фильтр. Мы игнорируем старую поговорку «Не стоит приписывать злому умыслу то, что объясняется глупостью», Напротив, несчастливая случайность кажется угрозой, нейтральные действия – злонамеренными, Эта тенденция усиливается в моменты ярости, но те же ошибки мы делаем и в более спокойной обстановке, когда агрессия едва теплится. Подобно неблагополучным парам, которые консультировал Бек, враги формируют устойчивые негативные взгляды, стереотипы и чрезмерно обобщенные образы своих оппонентов. Тлеющая враждебность усиливает неверное проецирование и неверное толкование.
Наконец, состояние аффекта не просто влияет на мысли: оно подталкивает нас действовать не раздумывая. Психолог из Гарварда Дженнифер Лернер называет это склонностью к эмоциональным действиям. В состоянии враждебности мы более склонны к резким реактивным поступкам [36]. Такие импульсивные реакции могут быть контрпродуктивными и еще больше ожесточать соперничество. По мнению Бека, гиперболизированные и опрометчивые ответы обостряют конфликт, усугубляют негативные мнения и интерпретации.
Впрочем, во многих случаях автоматического мышления злость может быть полезна. У ярости есть продуктивная сторона – она стимулирует желание изменить ситуацию и преодолеть обстоятельства. К тому же неподдельная ярость более убедительно показывает, что сложившееся положение дел нас не устраивает. Демонстративная злость может также побудить оппонента принять стратегию уступок и сотрудничества при переговорах. Так что нельзя утверждать, что эмоции всегда дисфункциональны, они полезны, когда речь идет об обыкновенных стимулах, таких как несправедливость или угроза. Но это не означает, что они всегда уместны. Я считаю, что, когда мы попадаем в автоматические ригидные схемы или цикличный конфликт, эмоциональное возбуждение может затруднить выход из порочного круга [37].
Эта теория хорошо стыкуется с большей частью известной нам информации о групповых конфликтах. В частности, она трагически точно описывает события в Северной Ирландии. Начать можно с нематериальных стимулов, которые обсуждались в главе 3. Мы территориальные создания. Мы мыслим терминами своей группы. Чем более конкурентны и поляризованы отношения, тем ниже наша симпатия и выше местничество и антипатия. Теперь добавим идеи, которые обсуждались в этой главе: автоматическое мышление, пристрастность и эмоциональные реакции. По отношению к группе, с которой у нас сложились конкурентные отношения или есть за плечами история конфликта, мы склонны вырабатывать негативные стереотипы – ригидные схемы – и держаться за ложную информацию. Мы медленно обновляем свои убеждения, больше того, делаем это мотивированно: с готовностью принимаем позитивную информацию о своей группе и негативную – об оппонентах. В экстремальных случаях мы демонизируем и дегуманизируем наших врагов – это еще один вид ригидной негативной схемы. Еще раз вспомним Дэвида Юма, который за 250 лет до большинства исследований, упоминаемых в этой книге, писал о способности человека к демонизации:
«Когда наша страна в состоянии войны с другой, мы ненавидим противника, наделяя его жестокостью, коварством и бесчеловечностью, но всегда считаем себя и союзников справедливыми, сдержанными и милосердными. Если полководцу врага сопутствует успех, мы не хотим представлять его в человеческом образе: он колдун, он общается с демонами… Он кровожаден, ему нравится сеять смерть и разруху. Но если успех на нашей стороне, наш командующий, напротив, образец добродетели, мужества и благородства. Его вероломство мы называем политикой, его жестокость – вынужденной военной мерой и меньшим злом».
Подобные неверные толкования, усиленные страстями, отражаются и в современных исследованиях дегуманизации [38].
Групповая идентичность тоже формирует эмоциональные реакции на события. Мы чувствуем гордость, когда у нашей группы все хорошо, и злость – когда группа подвергается нападкам или унижению. Члены одной группы склонны разделять эмоции друг с другом, и чем сильнее человек идентифицирует себя с группой, тем ярче его эмоциональные реакции как на успех, так и на вызов [39]. В теоретических и лабораторных исследованиях можно видеть, как формируется порочный круг: неверные представления вызывают гнев, а он в свою очередь пробуждает негативные стереотипы и поддерживает агрессивные или насильственные действия по отношению к врагу. Например, американские студенты, испытывавшие особо сильное негодование после атаки на Нью-Йорк 11 сентября 2001 года, оказались более склонны поддержать вторжение США в Ирак и Афганистан. Взаимосвязь этих эмоций респонденты отмечали сами, так что к этой части статистики стоит относиться с осторожностью. Но некоторые свидетельства подобных особенностей поведения можно найти, анализируя конфликты между индуистами и мусульманами в Индии. По мере нарастания напряженности и роста числа столкновений между враждующими религиозными группировками люди начинали сильнее идентифицировать себя со своими группами, даже если для этого требовалось идти на какие-то жертвы. Мы знаем об этом потому, что некоторые экономисты проанализировали их рацион. По мере приближения очередной стычки индусы чаще отказывались от говядины и склонялись к вегетарианству, а мусульмане с большей готовностью воздерживались от свинины. То, что люди начинали более строго придерживаться пищевых табу своей группы, – знак усиления групповой идентификации при конфликте [40].
Помимо изучения бюрократических ошибок политический психолог Боб Джервис много лет фиксировал, как автоматическая предвзятость влияет на международную политику. Он обнаружил, что неверному проецированию и неверному толкованию с нашей стороны подвергаются даже наши же союзники и даже в тех случаях, когда различия культур и политических систем незначительны. Групповая враждебность усиливает образ. По мнению Джервиса и некоторых психологов следующего поколения, это способствует пониманию причин начала Первой мировой войны и нападения Японии на Перл-Харбор, что привело
