Сила украшений в представлении римлян впервые была продемонстрирована во время печально известных дебатов 195 года до н. э. по поводу отмены деспотического закона Оппия, первоначально принятого во время кризиса в Пунической войне с Ганнибалом двадцатью годами ранее. Его целью было ограничить расточительность женщин, чтобы остановить расходование финансовых ресурсов, необходимых на военные усилия. Закон запрещал обладание более чем пол-унцией золота, ношение одежд, окрашенных дорогими цветными пигментами, особенно пурпуром, передвижение в запряженных лошадьми экипажах внутри городской территории. Однако когда появилась возможность отменить закон, некоторые римские матроны, как сообщалось, пришли на Форум, чтобы выразить свой протест. После яростных дебатов, во время которых грозный консул Катон высказался в пользу сохранения закона, он все-таки был отменен, и женщинам снова позволили носить свой пурпур.[543]
Береника оказалась заложницей того же самого отношения римлян к использованию женственных предметов и украшений. Противники Катона признавали, что женская одежда и украшения являются для дам тем же, что торжества и государственные знаки различия для мужчин, позволяя им демонстрировать свое богатство и статус и при этом давая возможность польстить мужу и отцу. Модные геммы из камня, подобные той, что носила Береника, украшались жемчугом, сапфирами, рубинами, цитринами, гранатами, аквамаринами, изумрудами и неограненными алмазами. Те же самоцветы вставлялись в кольца, серьги, браслеты или ожерелья, которые могли обвивать шею двойной или тройной нитью. Некоторые очень богатые дома имели собственных ювелиров. Как показывают находки из монумента Ливии, даже Ливия держала мастера, который работал для нее с жемчугом.[544]
Но до самой поздней античности вы напрасно будете искать эти жемчуга на портретах Ливии, а также других женщин имперской семьи. Это внешнее отсутствие украшений, противоречащее материальным свидетельствам из художественных и археологических находок, показывает, что женщины, включая даже Ливию, в реальной жизни наверняка носили ювелирные изделия — но опасались демонстрировать богатство на публике.[545]
Ювенал был не единственным писателем, высмеивавшим сорочью любовь женщин к сверкающим побрякушкам, а Береника — не единственной женщиной, ставшей мишенью общественного неодобрения. Сказочно богатую третью жену Калигулы, Лоллию Паулину, критиковали за посещение простого банкета по поводу помолвки в усыпанном изумрудами и жемчугами одеянии стоимостью сорок миллионов сестерций, а ее предок Антоний, как известно, развлекался со столь расточительной женщиной, что ей ничего не стоило растворить бесценную жемчужину в стакане вина, чтобы выиграть пари. Словом, бриллиант Береники превращал ее в реинкарнацию Клеопатры, создавая проблемы и давая повод показывать пальцем в беспринципную чужестранку с шокирующими манерами.
Утверждение одного из современных биографов, что Береника превратила Палатин в восточный двор, является лучшим отражением этих подозрений о не-римском влиянии — независимо от истинной трансформации Палатина времен Флавиев.[546] Однако из комментариев римского адвоката того времени Квинтилиана следует, что любовница Тита действительно оказалась втянута в большую политику. В своем знаменитом руководстве по ораторскому искусству он заметил, что однажды обсуждал некое дело перед «царицей Береникой», в котором она выступала также и как ответчик, — хотя он не обнаружил ее преступления.[547] Возможно, что Квинтилиан обращался не к криминальному суду, а к собранию имперского совещательного совета, и что Береника была приглашена туда (может быть, даже самим Веспасианом), чтобы дать показания или совет по какому-то вопросу, в котором она имела опыт, например, по управлению Иудеей.[548]
Тем не менее из других источников ясно, что присутствие принцессы в Риме из семьи Иродов не шло во благо образу Тита. Два философа-киника, Дион и Герас, были наказаны за публичные протесты против аморальных связей Тита. Диона высекли за произнесение в театре длинной и горькой тирады, обличающей связь Береники и Тита; Герас пострадал серьезнее за свое публичное осуждение этой пары и был впоследствии обезглавлен.[549]
Страсть Тита к Беренике была лишь одним пунктом в списке пороков, за которые он заработал такую нелестную репутацию во время правления отца. Двумя другими были обвинения в пьянках с евнухами и в принятии взяток в обмен на изменение решений судебных случаев. Самоубийство двух сенаторов, Цецина и Марцелла, после признания их Титом виновными в заговоре в 79 году, вызвало враждебность других сенаторов. Предположения, что римский народ стоит перед перспективой появления на троне еще одного Нерона, теперь были высказаны публично. Зловоние коррупции обволокло дом Флавиев, и нужно было что-то с этим делать — если они не хотели оказаться в одной компании с худшими из Юлиев-Клавдиев.[550]
24 июня 79 года Веспасиан умер после десяти лет пребывания у власти. Ему наследовал старший сын. Почти за ночь, как нам говорит его биограф древности Светоний, репутация Тита изменилась с беспутного прожигателя жизни до мудрого и достойного доверия императора. Его хриплые пьяные вечеринки превратились в элегантные пристойные дружеские встречи, его гарем танцующих мальчиков был отослан назад, на сцену, а нежелательная толпа друзей сменилась кругом мудрых политических советников. Он был щедрым для публики, организуя дорогостоящие гладиаторские бои и иногда даже моясь с народом в общественных банях, а также, как говорят, считал день прошедшим зря, если не удовлетворял как минимум одно из множества прошений, просмотреть которые всегда находил время. Но самым мощным фактом по созданию этого нового образа стало устранение из столицы его любовницы Береники.[551]
Даже критически настроенные римские писатели описывали решение о расставании как трудное для обеих сторон. Светоний делает краткое описание момента расставания римского императора и его любовницы из Иродов: «Он отослал ее, хотя не хотел этого, не хотела и она». Это стало отправной точкой для многократной переработки Расином и другими авторами грустной истории о расставании двух возлюбленных.[552] Одно древнее сообщение говорит, что Береника позднее вернулась в город, но со стороны Тита не последовало движения навстречу, и она снова исчезла.[553]
Больше об иудейской принцессе не слышали; можно только предполагать, что она вернулась доживать свои дни в Иудею.[554] Очарование неизвестности ее судьбы длится веками, всплыв, например, в романе Джорджа Элиота[555] «Даниэль Деронда» (1876). В нем рассказана история молодого человека, который в процессе раскрытия своих еврейских корней влюбляется в таинственную молодую еврейку по имени Мира. Приехав однажды в дом своего друга и соперника в борьбе за внимание Миры, художника Ганса Мейрика, Деронда узнает, что Ганс задумал нарисовать «цикл о Беренике» — пять эпизодов из жизни героини, с Мирой в качестве модели: Береника, обхватившая колени, перед Гессием Флором в Иерусалиме; Береника вместе со своим братом Агриппой, когда он обращается к своим соотечественникам с призывом к миру; Береника, ликующая при мысли о том, что может стать императрицей Рима; Береника покидает Рим и Тита, «так неохотно и так грустно — invitus invitam, как писал Светоний»; и Береника «одиноко сидит на развалинах Иерусалима» — этот финал, который допускает Мейрик, является плодом его воображения: «Это то, что должно было быть — возможно, так и было… никто не знает, что с ней сталось потом».[556]
Что касается ее египетского альтер эго, Клеопатры, то те качества, которые делают образ Береники столь притягательным для современной аудитории, делали ее объектом подозрения и ненависти для римских обозревателей. Ее предполагаемая красота, ее иностранное происхождение, ее необычность, обаяние, которым она воздействовала на императора, — все это были признаки тех необычных женщин, что будоражили воображение римлян, от Клеопатры до Поппеи. Компрометирующая связь Береники с Титом обеспечила оружие тем, кто доказывал, будто допуск женщины слишком близко к механизму власти всегда приводил к падению римских династий. В течение лишь нескольких лет после отъезда иудейской принцессы из Рима эти рассуждения были перенесены на Домицию, жену брата и наследника Тита.
Правление Тита как императора длилось всего два года, в течение которых он столкнулся с рядом трудностей, самой большой стало извержение Везувия осенью 79 года, которое погребло города Помпеи и Геркуланум под слоем вулканического пепла и потоками лавы, оставив за собой тысячи погибших и бездомных. На следующий год по Риму пронесся серьезный пожар, разрушив старый портик Октавии вместе с другими важными зданиями, а дополнила трагедию города разразившаяся чума. Тем не менее личный вклад Тита в ликвидацию последствий этих несчастий заслужил ему расположение населения, которое сохранялось и далее. Колизей наконец официально был открыт в 80 году, и событие это было отпраздновано ста днями красочных игр. Но медовый период закончился со смертью Тита от лихорадки 13 сентября 81 года, в возрасте 41 года, оставив за собой россыпь туманных трактовок его загадочных последних слов: «Я жалею только об одном». Одни считали, что это относится к его отказу разделить власть с братом Домицианом, другие относили их к подозрительной — хотя энергично отрицаемой — связи с его женой Домицией; третьи предпочитали интерпретировать строку более романтично, как жалобу на потерю Береники.[557]
