— Князь, госпоже плохо, уведу её в покои? — спросил Карна Эврар.
— Веди, — удивленно посмотрев, ответил Карн.
Эврар почти волоком тащил Горлунг в покои, она шла медленно, словно не понимая, куда её ведут. Только у дружинной избы встрепенулась, начала рваться туда, понимаю, что там лежит то, что осталось от Яромира.
— Светлая, не надо, — тихо сказал Эврар — слухи пойдут.
— Дай хоть проститься, последний раз взглянуть, у меня же больше ничего не останется, — прошептала она, так горько, что сердце Эврара сжалось, он не смог ей отказать в этой просьбе.
Рында, зайдя в дружинную избу, хмуро сказал дружинникам, толпящимся у тела Яромира:
— Княгиня осмотреть хочет, убедиться, что дружинник мертв, выйдете все.
Воины переглянулись, послушно вышли, памятуя о былом целительстве княгини, ведь почти все они залечивали свои раны у неё, что же странного, если она хочет проверить, действительно ли Морена забрала Яромира.
Эврар закрыл за ними дверь и сел на пороге, ему невыносимо было смотреть на страдания своей госпожи, тем более что рында был уверен, что покойный не стоил ни такой страстной любви, ни такого горя.
Горлунг подошла к лавке, на которой лежал её лада, взяла его за безвольную руку и присела рядом. Не отрываясь, смотрела на рану на шее Яромира, рану через которую боги забрали его. Слезы катились из её глаз и падали на его рубаху, оставляя разводы. Вот и все, ничего не осталось, ради чего ей стоило жить. Раньше, даже в самые черные дни, она знала, что где-то есть он, значит, стоит жить, терпеть все унижения, которыми осыпали её сначала Торин, затем Карн. Жить, ради того, чтобы увидеть еще раз Яромира, посмотреть на него, помечтать о нем. Теперь боги отняли у неё даже это. Сурово её покарали за былую самоуверенность, за веру в свой дар. Больше отнимать у Горлунг было нечего. Только жизнь, но ей она отныне не дорожила.
Чем больше княгиня смотрела на безжизненное лицо своего лады, тем больше покидали её силы. В груди, словно образовалась леденящая пустота, словно умерло её сердце.
Сколько времени она так просидела, Горлунг не знала, не ведала, и только слова Эврара о том, что пора уходить, вернули её к реальности. Боги не дали ей права сидеть рядом с Яромиром, она ему не жена, значит, она должна уйти, оставить его одного.
Наклонилась Горлунг над Яромиром, поцеловала губы еще пока теплые, попрощалась. Вот и все, ничего теперь не связывает её с подлунным миром. Горлунг сняла с его груди тонкий шнурок с подвеской — оберегом, поцеловала, одела себе на шею, как память, хотя она его и так никогда не забудет. Сколько будет жить, Горлунг будет помнить его, лицо Яромира всегда будет стоять в её глазах, с ним она будет сравнивать всех остальных, тех, кто заведомо проиграл ему.
* * *
А вечером в холодные покои Горлунг пришла сестра, пришла впервые в жизни. Проскользнула тенью в светлицу княгини, прислонилась к стене. Ничто в теперь в Прекрасе не напоминало былую первую красавицу Торинграда, горе оно никого не красит.
Сестры не сказали друг другу ни слова, лишь обнялись и плакали в этот миг слабости своей. Каждая оплакивала свое горе, не задумываясь о другой. Прекраса горевала по родителям, и считала, что и сестра оплакивает отца. Горлунг же думала лишь о Яромире, о том, что более не увидит его.
В этот миг горя, общая кровь сделала свое дело, сестры забыли о былом, о своих детских обидах друг на друга, о прошлом пренебрежении. Обе понимали, что роднее друг друга у них никого нет. Хотя Горлунг была в более выгодном положении — у неё был Эврар, тот, кто заменил ей отца, тот, кто понимал её, прощал ей всё и любил безмерно. У Прекрасы же остался сын, но она воспринимала его скорее как обузу, а не как счастье.
Они проплакали всю ночь, заснули лишь под утро тяжелым сном без сновидений, который не нес отдыха, а лишь новый безрадостный день.
Эврар, пришедший с утра в покой свой госпожи, был немало удивлен, увидев там спящую Прекрасу. Но будить не стал, лишь укрыл полостью меховой обеих, и стал молиться, чтобы Горлунг проспала до вечера, чтобы Яромира погребли без неё. Эврар боялся, что Горлунг выдаст себя на этом погребение, вчера и так много заинтересованных взглядов впилось в неё, когда он вел княгиню с тризны.
Впервые Эврар посмотрел на Прекрасу без былой ненависти, она ему, конечно, не нравилась, но теперь это была лишь обычная неприязнь. Обычная девка, не чета его госпоже.
Рында сел в углу комнаты, боясь пошевелиться, охраняя сон двух дочерей покойного князя.
ГЛАВА 27
Горлунг не видела, как погребли Яромира, и не жалела об этом, она простилась с ним тогда, в дружинной избе, увидеть его безжизненное тело еще раз было выше её сил. Нервное напряжение, что сковало её в момент боя Дага и Яромира, не отпускало её ни на мгновение.
Князь Фарлаф и княгиня Силье уехали в Фарлафград, оставив молодого князя и его брата в Торинграде руководить постройкой укреплений. Княгиня Силье с болью в сердце оставляла своего младшего, любимого сына там, где постоянным искусом для него маячила Прекраса.
Карн должен был следить за постройкой новых ограждений, укреплением заборола, и вообще готовить Торинград к осаде. Молодой князь старался уследить за всей жизнью Торинграда, старался показать, что он ничем не хуже князя прошлого. Но получалась у него плохо. И брат ему тут ничем помочь не мог. Потому как отец не подготовил их к княжению, как не пытался привить им мудрость правителя, два избалованных, высокомерных мальчишки не смогли найти общий язык с матерыми воинами дружины князя Торина.
У Карна не хватало терпения выслушивать жалобы людские, разбираться в них, вершить суд справедливо. Он, словно безусый юнец, без устали упражнялся в ратном деле наравне с дружинниками, командовал постройкой новых ограждений, только под его руководством дело не спорилось. То ли люд помнил слаженное и четкое руководство князя Торина, и поэтому не воспринимал Карна с его указаниями, которые тот быстро выкрикивал, а потом отменял. То ли просто не воспринимался Карн хозяином новым, потому как в преддверии такой угрозы, всем хотелось, чтобы во главе Торинграда стоял не мальчишка, ни разу не побывавший в бою, а муж доблестный.
Горлунг же должна была руководить хозяйством, двором Торинградским. Но, если Карн хотя бы пытался что-либо сделать, то жена его просто не выходила из покоев своих. Не хотела новая княгиня никого видеть, она не вышла даже проводить свекра со свекровью в Фарлафград. Живые потеряли для неё всякий интерес.
Большую часть времени Горлунг просто лежала на ложе, укрытая меховой полостью, глядя в потолок бессмысленным взором. На пороге покоя сидел её рында, молча, смотря на то, как его госпожа губит себя.
