Олаф, увидев, что задел её словами своими, быстро подошел к ней, приподнял её голову за подбородок и начал жадно целовать. Горлунг пыталась его оттолкнуть, но силы были не равны. Одной рукой Олаф обнял её стан, сжал, словно стальным кольцом, а второй — держал её лицо, заставляя приоткрыть уста и ответить на его лобзание. Викинг целовал её жадно и жарко, так, словно пытался украсть её душу и сердце. Горлунг ни разу в жизни так не целовали, это не было похоже на торопливые, мокрые поцелуи мужа, ни на ленивые ласки Яромира. Нет, это был страстный призыв. И Горлунг сама не заметила, как начала отвечать на этот призыв. Вот уже её голова сама клонилась к плечу Олафа, руки больше не сжимались в кулаки и не били по спине викинга. Всё в душе Олафа ликовало в ответ на её ласки, губы его стали мягче, чувствуя её податливость, он больше не стремился доказать ей, что он сильнее.
— Олаф, прошу, не надо, вдруг зайдет кто-то увидит, — прошептала Горлунг, пытаясь, отдышатся, вырваться из кольца его рук.
— Никто не зайдет, Эврар не пустит никого, — ответил он, целуя её шею.
— Эврар? — переспросила Горлунг.
— Да, он со мной согласен, тебе надобно покинуть Гардар со мной, — прижимая её к себе, прошептал Олаф.
Горлунг хотела что-то еще спросить, но не успела, губы викинга опять настойчиво целовали её уста. Теперь она не сопротивлялась, она таяла в его руках покорно, отвечала на его ласки, стараясь прижаться сильнее, словно мужчина этот был для неё единственной опорой в подлунном мире.
— Выходит, не так уж ты его и любила, — оторвавшись от её губ, прошептал на ухо Олаф.
Его слова, словно кинжалом, резанули по её сердцу. То согласие, спокойствие, что было между ними мгновение назад, рухнуло, она опять замкнулась в себе, окаменела в его руках.
— Ты поедешь со мной? — не заметив её, отчуждения спросил Олаф.
— Я уже ответила тебе, викинг, — отвернувшись, ответила Горлунг.
— В лобзании? — с улыбкой спросил он.
— Нет, я не поеду с тобой. Ежели мне суждено умереть здесь, на земле Торинграда, я не против. Я не ценю свою жизнь, мне нечего терять. Все, что могла, я уже потеряла, боги отняли у меня все, мне незачем жить.
— Подумай лучше, Горлунг. Я уеду завтра с тобой. Мои боги не дадут умереть тебе на земле чужой, ты поедешь со мной, — уверенно сказал Олаф.
— У нас с тобой, викинг, одни боги. Но я останусь здесь, где я — княгиня, где меня уважают и ценят.
— Особенно твой муж, он уважает и ценит тебя больше других, да, что там больше всех торинградцев вместе взятых, — едко заметил Олаф.
— И мой муж в том числе, — упрямо ответила Горлунг.
— Зря ты так. Подумай еще раз, я буду ждать тебя на восходе солнца, там, где встретил вас с Эвраром в этот приезд.
С этими словами Олаф ушел, уже не надеясь на то, что завтра увезет Горлунг из Торинграда.
* * *
Прошло много времени с тех пор, как Олаф покинул покой княгини, она все, так же сидела на лавке, неподвижная, словно высеченная из камня. Пламя очага, в который заботливый рында подбросил поленьев, ярко освещало светлицу.
Эврар молча собирал в маленький сундучок венцы и перстни своей госпожи, туда же он положил руны, завернутые в вышитую тряпицу. На ложе Горлунг были положены несколько платьев, сорочки и подбитый мехом плащ, там же лежали завернутые в тряпицу травы, оставшиеся с тех давних пор, когда она их собирала и бережно сушила.
Горлунг, словно очнувшись, с удивлением посмотрела на все эти молчаливые приготовления.
— Эврар, неужели и ты заодно с ним? Ты хочешь, чтобы я уехала? Покинула Торинград? — не веря своим глазам, спросила Горлунг.
— Выхода нет, светлая, он прав. Князь новый не отстоит Торинград, оставаться здесь нельзя, это верная погибель, — ответил рында.
— Как погибель, неужели ты в это веришь? — впервые со времени тризны оживилась Горлунг.
— Верю. Славяне сметают всё на своем пути, сеют смерть и разруху везде, как и любые завоеватели, местные их почти везде поддерживают, — вздохнув, сказал Эврар.
— Эврар, я не могу поверить в то, что ты уговариваешь меня бежать от мужа, — с улыбкой сказала Горлунг.
— От такого мужа, не грех и бежать, — мудро заметил рында.
— Но, Эврар, я, же княгиня, а не девка обычная, негоже это…
— Нынче княгиня, а кем будешь через седмицу, когда придут славяне? — резонно спросил он.
— Они не тронут меня, я же женщина слабая, что с меня взять, выгонят и все, — ответила Горлунг.
— Светлая, ты не понимаешь, воины в набегах свирепы, — покачав головой, ответил рында — они не такие, как дружинники, они лютые и жестокие. Мужчины в походе, захватывая земли, теряют над собой власть, они сеют смерть везде и совершают то, что в другое время не смогли бы. Женщин, попавших на глаза захватчикам, ждет не легкая участь, не завидная. Если ты будешь среди них, над тобой надругаются, а потом убьют жестоко…
— Мне не привыкать, мой муж не особо ласков, — усмехнулась Горлунг.
— Муж твой может и не особо ласков, но с воином в походе не сравнится, и их будет много, воины, берсеки звереют от вида крови, от опасности, от присутствия валькирий на поле брани, поэтому жалости не жди, — ответил Эврар.
— Эврар, неужели ты тоже считаешь, что Торинград непременно падет? — с тревогой спросила она.
— Падет, как пить дать, падет. Был бы жив князь Торин, хоть и дурной он был человек, лютый, но может, и отстоял бы свой град, а муж твой — мальчишка беспутный, побежит от славян, поджавши хвост, яко пес шелудивый, а тебя оставит на растерзание и не вспомнит о тебе, — высказал то, о чем давно думал рында.
— Неужели славяне ровняют с землей грады? Неужели Торинграда не будет? — задумчиво спросила княгиня.
— Ровняют, светлая.
— Но зачем?
— Может, они и не хотят разрушать, но пожары, бушующие на поле брани, делают свое дело.
— Смешно, когда-то я говорила ему, что следом за ним в Хель отправится и его град, — усмехнувшись, вспомнила Горлунг.
Эврар промолчал, он уже по опыту знал, что лучше молчать, когда госпожа вспоминает былое, её редко радует то, что было в прошлом.
— Что же делать Эврар, как быть? — спросила она.
— Поезжай с Олафом Ингельдсоном, иного боги не дают. Ты ведь еще так молода, светлая, тебе жить и жить еще.
— А ежели я не желаю жить? — с вызовом спросила Горлунг.
— Поезжай по добру, иначе заставлю, ты же, светлая, мне дороже всех, не дам я тебе жизнь свою сложить здесь, за него, за этого Яромира, что слова путного не стоил при жизни, а после смерти и подавно. Насмотрелся я на твои страдания по нему по живому в Фарлафграде, да и по мертвому здесь. Негоже это, богам противно. Любить надобно достойных, а не таких.
