Большую часть времени Горлунг просто лежала на ложе, укрытая меховой полостью, глядя в потолок бессмысленным взором. На пороге покоя сидел её рында, молча, смотря на то, как его госпожа губит себя.
В день после отъезда князя Фарлафа и княгини Силье в эти покои второй раз в жизни зашел князь Карн. Князь пришел злой и нервный, прямо с порога, он начал кричать на жену:
— Что ты за княгиня, если забыла о своем положении, месте, которое ты занимаешь и не выходишь отсюда?
— Уйди, — не глядя на него, ответила Горлунг.
— Ты это мне, жена? — задохнувшись от возмущения, спросил князь.
— Тебе, — равнодушно ответила она.
— Ты забываешься, я отныне здесь хозяин, надо всем, и над тобой в том числе, как ты смеешь так со мной говорить? Ты забыла, что здесь не Фарлафград, здесь нет моей матери, защищающей тебя?
— Я всё хорошо помню, Карн, — Горлунг казалось, что даже эти несколько слов были для неё непосильным трудом.
— Помнишь, и всё равно дерзишь, — заметил супруг.
— Уйди, плохо мне. Станет лучше — вернусь, — устало ответила Горлунг.
— Вернешься? — непонимающе переспросил Карн.
— Да, вернусь, туда, к тебе, — закрыв глаза, прошептала княгиня.
— Княгине плохо, князь, не беспокой её, — не глядя на него, сказал Эврар.
— Княгине плохо, — передразнил его Карн, — а когда твоей княгине было хорошо? Когда она вела себя как примерная жена, когда от неё был прок?
— Она болеет, хворь разобрала, — ответил рында.
— Хворь её разобрала, да чтоб так её она разобрала, чтобы мне довелось взять другую суложь, — зло бросил Карн.
— А ты возьми, я не прочь, — прошептала Горлунг, — только уйди.
Карн ушел, хлопнув на прощание дверью. Княгиня и рында долго молчали, думая каждый о своем.
— Светлая, пора бы о горе забыть, — несмело сказал Эврар.
— Не хочу. Не мил мне более свет белый, — устало ответила Горлунг.
— Зря ты, светлая так, зря…
Но она осталась глуха к словам своего рынды, так и осталась затворницей в своих покоях. Горлунг более не хотела жить.
* * *
Проходили дни за днями, а Олаф не мог заставить себя уехать из Торинграда. Никто ему теперь здесь был не рад: князь Торин умер, князь Фарлаф уехал в Фарлафград, новый князь Карн словно и не замечал его. Разумом Олаф понимал, что уезжать надо, и чем скорее, тем лучше, ведь сезон, когда драккары ходят по морю спокойно, когда Эгир [96] не ставит препятствий на пути, недолог. Но уехать не мог. Словно что-то держало его здесь, не отпуская.
Горлунг он со дня тризны более не видел. Она не выходила к трапезам, ей всё носили в покои, а Карн не особо страдал от отсутствия жены за столом. Олаф терзал себя думами о ней, о том, как она, что с ней, неужели она так сильно переживает смерть Яромира, что даже не выходит из своих покоев?
Пойти в одрину к Горлунг Олаф не мог, поскольку теперь не было причин, она более не лечила, людей не принимала, да и она теперь не княжна, а княгиня. Поэтому он кружил, словно зверь, загнанный в клетку, по двору торинградскому, нигде не находя себе места, но при всем этом Олаф не мог уехать.
Решение пришло к Олафу в бессонную ночь, что была у него через несколько дней после тризны в честь князя Торина. В глазах у него стояло потерянное, несчастное лицо Горлунг, смотрящей на мертвого Яромира. Несколько дней Олаф обдумывал, как ему правильнее поступить, как лучше сделать и в одно погожее утро он пошел искать Эврара.
Рында княгини Горлунг выходил из дружинной избы, когда его увидел Олаф. Эврар был хмур и задумчив, его госпожа вот уже который день не вставала со своего ложа.
— Здравствуй, Эврар, — учтиво поприветствовал его норманн.
Эврар кивнул и собирался пройти мимо, но Олаф его остановил:
— Эврар, я хочу тебе слово молвить о … Горлунг.
— Какое слово хочешь ты мне молвить о княгине? — спросил без интереса рында, его мысли были заняты постоянным поиском способа вывести Горлунг из безразличного ко всему состояния.
— Важное, — ответил Олаф, — где можно поговорить спокойно?
— Где? — переспросил Эврар, и нехотя добавил, — пошли, отойдем подальше, там и слово свое мне молвишь, Олаф Ингельдсон.
Они довольно далеко отошли от дружинной избы, почти подошли к заборолу, пока не нашли уединенное место. Эврар присел на бревно и выжидающе смотрел на Олафа. Солнце взошло уже довольно высоко и освещало крепкую фигуру викинга и худощавую сутулую рынды. Они смотрели друг на друга, словно звенья одной цепи, один молодой, полный сил, другой — старый, уже почти немощный, лишь по памяти былой говорящий о своей доблести и силе. Два воина, один из которых был жестоким захватчиком многие лета назад, второй — постоянно либо готовящийся к набегу, либо находящийся в походе на чужие земли нынче. Они чувствовали между собой некоторую сродность, видели общие черты и почему-то на интуитивном уровне доверяли друг другу, хотя бы немного, поскольку истинный воин доверят полностью лишь себе и своему мечу.
— Молви слово свое, что хотел, — ворчливо напомнил Олафу Эврар.
— Я даже не знаю с чего мне начать, — как-то растерянно сказал сын Ингельда.
— С начала начни, — подсказал ему хмурый Эврар, — да, поспеши, не когда мне трепаться без дела, госпожа меня ждет.
— Твоя госпожа… Я…, - продолжил Олаф, — я… не знаю, как и сказать, но она … мила мне как никто другой. Не вижу я иных женщин, кроме неё. Словно зачаровала она меня. Не могу заставить себя не думать о ней. Проклинаю тот день, когда ступил на землю Торинграда, когда увидел её. Понимаешь меня?
Рында настороженно кивнул, ему не нравилось, когда заходила речь о Горлунг, для Эврара она была самым близким человеком, а их не обсуждают и не осуждают.
— Эврар, ты же любишь свою госпожу, ты же желаешь ей добра, — начал издали Олаф, — не место ей здесь, особенно теперь, когда князь Торин погиб, а славянскими восстаниями объят весь Гардар.
Рында опять кивнул, но молчал, Эврар ждал, когда Олаф наконец-то скажет то, что хотел. Тот же, не услышав возражений от своего собеседника, собравшись с духом, выпалил:
— Когда увидел её в этой тряпке, значащей, что она отныне мужняя жена, мне казалось, что земля ушла из под ног, словно боги решили меня наказать за что-то. Но она несчастлива с Карном. Он — мальчишка, не ценит её, не любит. Почему боги столь несправедливы ко мне? Я бы её холил, лелеял. А он…
— Не мне осуждать князя своего, — отвернувшись, прервал его Эврар.
— Ты не осуждай, уговори Горлунг уехать со мной, покинуть Торинград, тем более что славяне наступают. Не место ей здесь.
