— Не мне осуждать князя своего, — отвернувшись, прервал его Эврар.
— Ты не осуждай, уговори Горлунг уехать со мной, покинуть Торинград, тем более что славяне наступают. Не место ей здесь.
— Она не девка блудливая, чтоб от мужа бежать, а княгиня, — бросил сквозь зубы Эврар.
— Если бы она не была княгиней, я бы давно её просто выкрал, — сознался викинг.
— Неужели она так нужна тебе? — спросил с внезапным интересом рында княгини.
— Да. Нужна.
— Но ты не мил её сердцу, она не ждала тебя, — резонно сказал Эврар.
— Буду мил, мне просто нужна возможность показать Горлунг это. Она забудет со мной славяна. Я сделаю всё для этого. Особенно теперь, когда тот, кого она любила, погиб. Его забрали боги. Сама Фригг дает мне надежду.
Эврар ничего не сказал, лишь с интересом посмотрел на Олафа. Его удивило, что викинг был единственным, кто заметил склонность Горлунг к Яромиру.
— Он был не достоин её, — продолжил тот.
Рында опять промолчал, ему нечего было добавить к сказанному.
— Уговори её ухать со мной, лишь тебе это под силу. Ты — единственный к кому она может прислушаться, — высказал свою главную просьбу Олаф.
— Тут она княгиня, а кем будет в твоем доме? — спросил Эврар.
— Я возьму её в жены. Если она не захочет сразу стать моей, значит, будет жить у меня сестрой, пока не захочет стать женой, — твердо сказал викинг.
— А если она ни когда не захочет стать тебе женой, что тогда? Заставишь? — спросил рында.
— Значит, я приму свое поражение, она всегда мне будет сестрой, я не буду принуждать её, — ответил Олаф.
— Поклянись богами, что говоришь истинную правду, — потребовал Эврар.
— Клянусь Одином, Тором, Фригг, Бальдром [97], что не обижу Горлунг, призываю их в мои свидетели, — сказал Олаф, — ты поможешь мне, Эврар? Поговоришь с Горлунг?
— Говори с ней сам, как она решит, так и будет, она сама властительница своей судьбы, я же лишь её рында, — ответил он.
Олаф разочарованно смотрел на Эврар, он ожидал, что рында поможет ему. А тот тяжело поднялся с бревна и медленно пошел к своей госпоже, обдумывая слова викинга.
ГЛАВА 28
Эврар всё-таки помог Олафу, пусть и не так, как тот ожидал. Вечером того же дня после трапезы, Эврар подошел к нему и прошептал на ухо:
— Княгиня согласилась тебя принять. Только тихо, никто не должен об этом знать.
Олаф, оглянувшись, посмотрел на рынду княгини с такой надеждой, что Эврару даже стало не по себе.
— Я ничего не обещаю, решение примет она, — быстро остудил пыл викинга Эврар — приходи в полночь, буду ждать тебя рядом с покоем княгини.
В полночь Олаф незамеченным прошел до покоев новой княгини Торинграда, там его встретил Эврар.
— Олаф Ингельдсон, только не удивляйся, княгиня немного не в себе, — предупредил викинга Эврар.
— Не в себе? — переспросил Олаф — как это? Что с ней?
— Боюсь, у неё помутился рассудок с горя, — нехотя ответил рында.
— Понятно, — ответил викинг.
Он зашел в покой, а Эврар остался снаружи охранять, чтоб никто не побеспокоил его госпожу и Олафа Ингельдсона.
— Горлунг, — тихо сказал Олаф, — здравствуй, Горлунг.
В покое было темно, очаг догорал, и в его неверном свете княгиня сидела тихая, непривычно потерянная на лавке, словно и не видела вошедшего, держа в руках маленький славянский оберег на шнурке.
— Горлунг, — снова позвал Олаф.
Она теперь заметила его, посмотрела без интереса, пустым, ничего не выражающим взглядом, в котором не промелькнула даже искра жизни.
— Зачем пришел? — равнодушно спросила она.
— За тобой.
— За мной? — также равнодушно спросила Горлунг.
— Да, за тобой. Я хочу отплыть завтрева утром домой, в Норэйг. Поедешь со мной? Прошу.
— Нет, я никуда не поеду. Я уже однажды тебе говорила, — ровным голосом ответила она.
— Горлунг, славяне идут с юга. Восстаниями объят весь Гардар. Торинграду не выстоять, особенно с таким правителем, как Карн. Я не могу оставить тебя здесь, оставить на верную погибель, — высказал свой главный аргумент викинг.
— Такова, значит, воля богов, если Торинграду суждено пасть, он падет, — не глядя на него, ответила княгиня.
— Горлунг, поедем со мной, прошу. Не могу я уплыть и оставить тебя здесь, на растерзание славянам. Они не пощадят тебя, ты ведь дочь конунга Торина, жена князя Карна, убьют, растерзают. Неужели ты не понимаешь? — спросил Олаф.
— Я не дорожу своей жизнью, викинг, мне всё равно, — ответила она.
— Ты не дорожишь, но я — то дорожу. У меня будешь жить, словно княгиня, никому не позволю на тебя слово дурное сказать, баловать буду. Ты же несчастлива здесь, с Карном. Я сделаю тебя счастливой, — глухо сказал Олаф.
— Я нигде уже не смогу быть счастливой… — прошептала в ответ Горлунг.
— Ты — глупа, княгиня, и недальновидна, влюбленность женская имеет, обычно, не долгий век.
— Может ты и прав, викинг, — равнодушно пожав плечами, согласилась она.
— Подумай до завтрашнего утра, — попросил он.
— Мне не о чем думать, я свое решение уже сказала.
Олафа взбесили эти её слова, он внезапно понял, что Горлунг никогда по доброй воле не покинет Торинград. Она будет оставаться здесь, рискуя своей жизнью, ради памяти о Яромире, ей кажется, что в Торинграде она будет к нему ближе. Глупость, но она в это верит.
— Ты жива, а он нет, — неожиданно для Горлунг, зло бросил Олаф, — ты не вернешь его, даже если ни разу больше не выйдешь за пределы Торинграда, боги не вернут его тебе, да он твоим и не был никогда.
Горлунг с удивлением посмотрела на Олафа, она даже не подозревала, что кто-то кроме Эврара знает о её любви к Яромиру. Оказывается, это не тайна, собственно, ей всё равно.
— Я люблю тебя всем своим сердцем, предлагаю защиту и помощь. Ты же даже не знаешь, каково это быть любимой мужчиной, воином, достойным человеком. Муж твой — мальчишка спесивый, а любила ты просто дурака беспутного. Неужели память о нем стоит того, чтобы сложить свою шею здесь? Что он дал тебе, кроме мечтаний? Ты ведь даже не знала его как следует. А Яромир твой ненаглядный даже не помнил о тебе, ступая за порог твоих покоев, девок теремных зажимал по углам. Ну, возрази мне, скажи, что я не прав. Не можешь? Правильно, потому что нечего возразить. Неужели этот человек достоин того, чтобы его так помнили? Так чтили память его?
Княгиня поднялась, словно хотела встать на защиту Яромира, но сказать ей было нечего, и голова её опустилась безвольно. Она знала, что викинг прав, как не горько ей было это признать, Яромир не зря носил свое прозвище.
