первым. Моргает, словно очнувшись ото сна, встаёт и заключает меня в объятия.
– Мы слышали… подумали… Сбежались стражники, и всё позакрывали. Сущий кошмар – крики и весь этот шум. Говорят, там были козероги? Ты цела? Выглядишь… – Он хмурит брови, разглядывая меня: ни единого следа опасных для жизни увечий, которыми должно быть покрыто моё тело. Подходит ближе, положив одну ладонь мне на плечо, а другую на щеку, на наполовину стёртую татуировку. Пальцы холодные, мозолистые, совсем как прежде мои. Замешательство, разлившееся по лицу брата, делает его похожим на ребёнка. – Как?..
– Я в порядке, – говорю я. Он встречается со мной взглядом. Никак не возьмёт в толк, как такое возможно. Убираю его ладонь со своего плеча и заключаю в свои. «Верь мне».
– Папа, мама, – говорю я, заглядывая в проём, чтобы позвать мать. – У меня новости. Землевластитель согласилась, чтобы Лирию лечили в больнице. – Меня переполняет восторг: наконец-то сообщила об этом семье. Я не в силах сдержать улыбки.
До тех пор пока не замечаю, что остальные не разделяют моего облегчения. Мама стоит на крыльце лавки с прямой спиной.
Эмрик спрашивает:
– Почему?
– Почему что?
– Почему земельщики на это пошли?
– Землевластитель сказала, что проявляет так признательность за то, как я сражалась, когда аквапыри напали.
– Почему болталась снаружи, когда нужна была здесь? В такое-то время, когда мы еле сводим концы…
– ДОВОЛЬНО. – Папа встаёт. – Лирия отправится в больницу. Ты слышал медика, – добавляет он в ответ на недоумённый взгляд Эмрика. – Ей окажут помощь. Корал всё сделала правильно.
Брат сдувается. Отец впервые встал на мою сторону. Для нас обоих это непривычно.
Папа опускается на землю, и мама берёт его за руку. Они сидят близко, но не глядят друг на друга. И всё же я знаю, что они сейчас чувствуют. Потому что чувствую то же.
Умирающую надежду, воспрявшую духом.
Решено: мама отведёт Лирию в больницу, а Эмрик с папой останутся в лавке. Откроют её для посетителей, чтобы нас не выселили. Другого убежища у нас пока нет. Уладив этот вопрос, отправляюсь искать марилениху. У меня уходит час, чтобы обнаружить Златошторм. Осматриваю территорию вокруг Террафорта, где она меня спасла, спускаюсь по проспекту и направляюсь к берегу. Но, конечно, когда нахожу её, она отдыхает за обломками конюшни, в единственном привычном для неё месте.
Златошторм лежит наполовину в тени обугленной крыши, наполовину на солнце. По одну сторону от неё высится гора полусъеденных туш аквапырей. Очередное напоминание о том, что не следует принимать природу мариленихи как должное.
Увидев меня, поднимает голову. Безмятежно наблюдает за мной.
И почему животных называют чудовищами? Потому что у них есть когти, клыки и они выглядят устрашающе? Нет, чудовища они только потому, что мы их такими сделали.
Опускаюсь перед ней на колени, на приличном расстоянии от рогов.
– Спасибо, – говорю я тепло. – Ты спасла мне жизнь. – Возможно, она не понимает мою речь: ни слова из того, что я когда-либо говорила, – но ей должны быть знакомы доверие и благодарность. Медленно, не прерывая зрительного контакта, она наклоняет голову сильнее, рога подаются назад. Я улыбаюсь, слёзы радости щиплют глаза. – Идём, нам предстоит выиграть гонку.
Глава 24
– Сюда, пожалуйста, – говорит подсобчий. Гляжу на выходы, зарешечённые и пустые, и снова на него. Он указывает на угол зала возниц, который выглядит как стена. Но затем я вижу, что там прорезана дверца, за ней виднеется узкий подъём. – На балкон этажом выше, – добавляет подсобчий.
Эта гонка будет иной.
Единственный свет при восхождении – тот, что проникает через дверь позади нас. Златошторм строптивится и отказывается подниматься. Мне приходится слезть с колесницы и пойти впереди нетвёрдой походкой, то и дело проверяя, что рогам меня не достать.
Мы оказываемся в незатейливом зале. Справа большой балкон, с которого открывается вид на арену. Он примерно на той же высоте, что первые трибуны. Остальные возницы уже собрались там. Приближаясь, знаю, что их раздражает моё появление, к тому же вновь запоздалое. Они слышали, что я умыкнула каплю из океана их ресурсов? Огорчились, что пришлось расстаться с тем, что им, в общем-то, было не нужно, но могло спасти жизнь мне и моей сестре?
К счастью, все слишком заняты увещеванием мариленей, так что по крайней мере держат рты на замке.
Занимаю место возле Дориана. Теперь, когда мы вновь на арене, он игнорирует меня.
Трибуны гудят возбуждённой болтовнёй и суматошными новыми ставками, хотя большинство зрительских мест для съёмщиков сегодня пустуют. Что не мешает острову погрузиться в веселье с головой. В животе урчит. Я побывала в лераковине, значит, тело абсолютно здорово. Но в последний раз основательно ела на первом праздновании. Прошло больше суток…
Нужно что-то придумать. Мы не протянем голодными три дня, особенно учитывая, что мне предстоят состязания.
Отсюда сверху арена выглядит странно нереальной. Более гладкой, чем, как я знаю, побывав внизу, она есть. Кажется, будто на ней нет песка. Словно плоская сторона лезвия смела сыпучие крупинки, оставив после себя твёрдую, утрамбованную почву. Непривычно смотреть на неё отсюда, ведь мы не на трибунах, специально предназначенных для наблюдения за трассой и башней Землевластителя. Такое ощущение, что это промежуточное место, которое просто не должно существовать. Тяжелее всего не знать, что нас ждёт.
Марилень Арлин ударяется рогами о балюстраду, и Арлин съёживается. Другие звери отзываются, всхрапывая.
Стискиваю зубы. Что бы сейчас ни случилось, хуже, чем во время нападения аквапырей, не будет.
Раковина трубит, громко и отчётливо.
Землевластитель Минос выходит на балкон, облачённая в бледно-золотистое сари. Поднимает руки.
– Добро пожаловать, народ Офира. – Громкие приветственные крики звенят у меня в ушах. Дориан хмурится и качает головой. – Мы все пережили момент скорби ранее днём. Момент переоценки ценностей, момент памяти о жертвах, на которые пошли эмпирейские старейшины только для того, чтобы спастись из растерзанного мира и прибыть сюда. Но это событие – гонка славы – напоминание о том, что мы всегда будем одерживать верх.
– Всегда будем одерживать верх, – бормочет Дориан, передразнивая её.
Я фыркаю. Её послушать, можно подумать, что земельщики действительно пострадали. Словами они прикрывают то, как работает совет. С чего вдруг самому влиятельному Землевластителю нашего времени говорить искренне?
– Так вот, скольким из вас известно, что марилени реагируют на смену стихий? Полагаю, с прошлого раза ваше число возросло. – Она замолкает: дикий хохот сотрясает арену, словно гром. У меня учащается пульс. Выходит, сегодняшняя гонка станет отражением церемонии открытия. Что нас ждёт? Препятствия в виде водопадов?
Раковина трубит, и я получаю ответ на свой вопрос. Безжалостнейшим образом.
Стороны арены открываются, поднимаясь. То, что я принимала за стены, оказывается дверьми. Подземный толчок сотрясает балкон, гремя по металлу. Моя колесница содрогается. Марилени кричат в унисон. И поток сверкающей голубой жидкости заливает дно ипподрома. Разеваю рот, не
