Свет падал на скоблёные доски пола через два мутноватых окошка, подсвечивая пылинки.
– Тебе холодно?
– Теперь нет. Конда, а мы с тобой сгорели или осквернили себя?
– Мммм... Не уверен. Думаю, сгорели. Надо удостовериться. Дай мне немного времени, и проверим снова.
– У вас тут тесно. Я думала, у вас просторнее.
– Самая просторная каюта – у капитана Эрланта. Это прямо над нами. У него там большие окна и отличный вид на море. Мы заключаем там часть сделок, поэтому его каюта производит впечатление. Прямо как мой камзол. Или твой новый кафтан. Покажи мне его. Я не разглядел вчера.
Она показала.
– Аяна, его же не носят на голое тело.
– Да? Тогда я снимаю.
– Погоди... А, чёрт. Снимай. Иди сюда.
«Фидиндо» еле заметно покачивался на спокойных волнах затона. Пылинки оседали на пол.
– Нет, определённо, сгорели. У того, кто может назвать это осквернением, явно рассудок помутился.
Конда. Конда. Где же ты... Теперь понятно, как это можно назвать «осквернением». Многое стало гораздо понятнее за эти полтора года. К лучшему ли это?
Думай, Аяна. Думай.
Перед глазами стояло окошко каюты «Фидиндо», и Конда склонился над столом, над расписанием занятий в учебном дворе. У него были широкие плечи и узкая талия, и Аяна не могла отвести от него глаз.
Она моргнула пару раз, отгоняя видение. Тави почувствует ложь? Или будет видеть то, что она захочет ему показать?
Ей нужно показать ему, что у него почти получилось.
А потом, как та нитка в холсте, успеть ускользнуть, как только он хоть чуть-чуть ослабит внимание.
И тогда она будет свободна.
Она стояла на краю обрыва, и из под ног вылетали камни.
– Мне кажется, что я слишком мало тебя знаю, господин, – сказала она. – Если бы я узнала тебя получше, возможно, я бы не так рвалась выйти отсюда. Но я слишком мало знаю тебя.
Она вздохнула. Куда приведёт её эта осыпающаяся тропка? Время покажет.
56. Птички в клетках
– Госпожа изволит пожелать чего-нибудь?
– Изволит. Кин, принеси мне ещё тех персиков. Их нужно почистить и нарезать кусочками. Кимату они понравились.
Поздние августовские персики были несравненно хороши. Их везли с севера, и ящики с соломой, в которой их перевозили, по пути постоянно опускали в холодные ручьи.
Кимат любил сладкие фрукты. Ради них он отрывал ручки от опоры и даже делал пару неуверенных шагов, пытаясь дотянуться до мисочки. Аяна смеялась над его попытками ходить, но и гордилась одновременно.
Каждый день длился бесконечно. Эти четыре недели тянулись как четыре года. Тави приходил к ней каждые два-три дня, и шёл за ней, пока она гуляла по тенистым тропинкам, стояла под деревьями на мостиках и кидала корм разноцветным рыбам, которые так нравились Кимату.
Мама говорила про стебли власки, которые должны были размякнуть от холодных туманов осени: «Недолежит, руки расцарапает, перележит – в гниль превратится». Аяна смотрела на Тави и думала, как же определить, что и когда говорить и делать? У неё болела голова от постоянного обдумывания своих слов. Её мутило от того, что этот мужчина смотрел на неё и думал, будто она постепенно оттаивает, смиряется со своей новой судьбой, которую он определил для неё.
Определил. Её пределом была ограда дворцовых построек. Если бы она умела летать, то, по крайней мере, в одну сторону предела бы не было – вверх. Она ложилась на густую траву лужайки и смотрела в небо, на склоны гор, на облака, и представляла, как эти облака прольются дождём где-то на другом краю света, возможно, упав на горячую кожу Конды, который, наверное, успел загореть за лето, и теперь похож на гладкий золотисто-коричневый пирог, который только что вынули из печи.
У неё здесь могло быть почти всё, что бы она ни пожелала, но она не желала ничего из того, что мог дать ей Тави.
– Госпожа желает новый наряд? – спросил её Тави.
Аяна посмотрела на халат хасэ, который выцвел и истрепался. Нет. Она не хочет носить то, что он выберет для неё.
– Госпожа желает, чтобы этот халат привели в порядок. Его надо заново покрасить и почистить. Там на подбивке есть пятна, и мех кое-где истёрся. Госпоже очень дорого это платье, и она будет благодарна, если господин распорядится восстановить его.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она ненавидела говорить о себе так, будто говорила о ком-то другом. Но когда она переходила на нормальную, привычную речь, это коробило его. Она научилась различать чувства на его неподвижном лице, и, когда он уходил, садилась на кровать и строила рожицы Кимату, чтобы её лицо ожило после того, как она усердно пыталась изображать госпожу Кано.
Тави, по всей видимости, нравилось смотреть на то, как она пытается справиться со своими чувствами, как она старательно скрывает их силу. Он смотрел, как под бесстрастной холодно маской госпожи Кано она прячет полыхающий внутри неё огонь, и Аяна видела, как расширяются при этом его зрачки.
Халат ей вернули через четыре дня, и она не поверила своим глазам. Его распороли и покрасили отдельно верхнюю часть и подбивку, а потом сшили снова, заменив истрепавшийся мех и восстановив порванные кое-где золотистые нити. Он не выглядел новым, нет, но у него теперь был вид дорогой, отлично сохранившейся вещи.
Аяна накинула его на плечи и обхватила себя руками. Кадэр! Как ты там, милая? Не обижает ли тебя муж? Что происходит с твоим сердечком, когда вы встречаетесь с Жадэтом на торге?
Какой покорностью надо обладать, чтобы согласиться выйти замуж за нелюбимого?
В халате было жарко. Она сняла его и отложила в сторону, потом сидела и мучила кемандже, обдумывая, каким образом можно отсюда сбежать, пока вечером не пришёл Тави.
– Госпожа изволит развлечься, – сказала Аяна. – Мне скучно. Госпожа желает погулять с подругами или посидеть с ними за ачте. Я не видела их так долго.
– Госпожа не желает больше рисовать персики? – Тави посмотрел на блюдечко с кусочками нарезанных фруктов.
– Желает. Но госпожа желает ещё и поговорить с подругами.
– Могу предложить госпоже иные развлечения. Желает ли госпожа посмотреть на водные сады орта? Сезон цветения чиарэ заканчивается, и до следующего года их больше не будет.
Чиарэ, цветы, похожие на звёзды. Конда рассказывал о них. В следующем году она не увидит их, потому что её уже не будет по эту сторону ограды.
– Госпожа желает.
– Возможно, госпожа желает как-нибудь провести время с некоторыми другими придворными дамами? – спросил Тави заинтересованно.
Аяна почувствовала покалывание в затылке. Это отличная возможность узнать хоть что-то, что поможет ей выйти отсюда. По крайней мере, возможно, они будут разговорчивее, чем служанки.
– Госпожа желает.
– Я пришлю госпоже её наряд, – сказал Тави.
На следующий день ей прислали халат из седы. Халат был розового цвета, и Аяна долго рассматривала его. Такого розового цвета были лепестки цветов сливы. К халату прилагалась юбка из того же материала, нижняя юбка из полупрозрачной седы и сорочка с узкими рукавами. Девушки в доме радости носили похожие наряды, но чаще всё же ходили в штанах. Аяна вспомнила, что подобный костюм с юбкой был и у Пао.
Она подошла и дёрнула за шнурок, чувствуя неловкость за то, что раньше орала «эй!», когда хотела позвать служанку.
– Сэв, на какую сторону это завязывается?
– Госпожа позволит помочь ей?
– Давай.
Сэв ловким движением повернула на Аяне нижнюю юбку, так, что разрезы оказались не с боков, а спереди и сзади, затем застегнула длинный ряд мелких пуговиц сзади на верхней юбке, одёрнула её слегка, посадив на талию, и красиво запахнула полы халата, а сверху застегнула широкий пояс с металлической пряжкой.
Аяне на миг показалось, что Сэв сейчас удовлетворённо похлопает её по бедру, так же, как сама Аяна хлопала Пачу, заканчивая сноровисто застёгивать на нём упряжь. Но Сэв попятилась, склоняя голову.
– В этом жарко, – сказала Аяна, вздохнула, вытерла краем рукава пот над верхней губой и глянула на Сэв. Та стояла в таком же наряде, только он был не из седы, а из хлопка. Её лицо было абсолютно сухим.
