Резные тонкие мостики летели над водой, сплетая и расплетая дорожки над извилистыми каналами, прудами, протоками. Зеленоватая вода журчала, переливалась через каменные бортики одних прудов в следующие, глинистые. Воздух был заполнен стрекозами, мотыльками, мушками, и в воде суетились водомерки, плавунцы и головастики. Тихая, но неумолчная жизнь кипела в воздухе над лёгкой рябью и журчанием воды.
Аяна шла, зачарованно вслушиваясь в мелодии, которые журчали им ручьи, ручейки и протоки, и глядя на огромных зелёных стрекоз, хищно носившихся над водой. Взгляд терялся в плавных линиях, цепллялся за редкие прямые стебли тростника и снова плыл по изгибам ивовых стволов, аркам мостиков, поворотам дорожек, выложенных белой галькой в окружении бело-зелёной полосатой осоки.
Она вдыхала запах озёрной воды, глины, зелени, тины, мокрого известняка, сырых деревянных опор мостиков и нагретых солнцем досок настила. Дорожки вели их всё дальше, всё выше по склону, к отвесным скалам, воздух становился прохладней, а озёра – всё чище и прозрачней. Деревья здесь были более высокими и тёмными, стволы их поросли мхом.
– Вот они, – сказал Тави. – Смотри, госпожа.
Хрустальные ледяные ручьи мелодично журчали, спускались по склону, по уступам и камням, собирались внизу в кристально прозрачные небольшие озёра, и в этих озёрах покачивались похожие на упавшие звёзды цветы чиарэ. Белые лепестки, будто отлитые из опалового стекла, светились в полумраке в тени склона между деревьями, округлые мясистые листья густого зелёного цвета были матовыми, будто бархатными. Аяна видела, как уходят вниз, ко дну озёр, толстые розоватые стебли цветов чиарэ, и как между ними снуют крошечные серебристые рыбки, которые тоже, казалось, светились. Здесь не было суетливого жужжания насекомых, над её головой летали лишь роскошные стрекозы, и их тела были длиной в полторы ладони, а крылья отливали золотом и зеленью.
Аяна поднесла обе ладони ко рту, из глаз её текли слёзы. Эта красота была настолько невесомой, тонкой, настолько нежной и какой-то неземной рядом с громадным тёмным каменным склоном, что она боялась дышать. Цветы сонно покачивались на ряби прозрачной воды, и их лепестки чуть заметно светились, и она стояла, не отрывая взгляда. Еле уловимый аромат исходил от цветов, и она сначала не поняла, откуда слышит его, но следующий слабый порыв ветра донёс этот аромат снова, и по её телу пробежали мурашки. Верделл рассказывал ей, что души людей, живших праведной жизнью, после смерти попадают в оуран, светлое место, наполненное радостью, любовью и чистотой, и именно такой аромат, наверное, там царил.
Они стояли так долго, что у Аяны затекли ноги. Она села на дощатый настил, с которого они смотрели, надела башмаки, подтянула к себе ноги и положила подбородок на колени.
– Это настолько прекрасно, что у меня не хватает слов,– сказала она. – Ты вырос, глядя на это?
Она посмотрела на Тави, и он кивнул. Он сел рядом с ней, скрестив ноги, и смотрел на чиарэ.
– Я был в восторге от них в детстве. Я много раз срывал их, чтобы поставить у себя в комнате, но они умирают через несколько часов. Я так и не нашёл способ сохранить их. Мой учитель наказал меня палками по пяткам за то, что я делал это, и мой отец ему ничего не сказал.
Аяна вздохнула.
– Пойдём, госпожа, – сказал он наконец после долгого молчания, вставая и протягивая ей руку. – Тут прохладно.
Она дала ему руку, и Тави повёл её за собой через летящие мостики над галечными прудами, тростниковыми озерцами, по петляющим настилам. Они выходили на свет и скрывались в зелёной тёплой тени ив, шли между пышными шелестящими камышами и толстыми тёмными початками рогоза в жужжании насекомых и журчании воды, а крупные стрекозы пролетали мимо, почти задевая их крыльями.
Аяна шла там, где когда-то проходил Конда с о своим катисом Эрсетом. Может быть, на одном из этих мостиков он стоял когда-то, темноволосый смуглый мальчуган, и смотрел, как головастики ныряют под нагретые солнцем доски настила, а пятнистая тень ветвей ивы неощутимой сетью ловила его за плечи, пока катис рассказывал ему что-нибудь занятное об улитках или лягушках. А где-то рядом по тенистой тропинке проходила женщина из Харадала, светлоглазая, тонкая, высокая, красивая, ведя за руку мальчонку на три года младше. Может быть, они даже встретились у одного из прудов, и Конда улыбался малышу Тави или строил ему рожицы, глядя, как тот обиженно надувает свои красивые пухлые губки и жмётся к маме.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тени прошлого брели рядом с Аяной по этим тропам, неосязаемо касались её, неслышно шептали ей свои воспоминания, незримо вставали у неё на пути и рассеивались, когда она проходила сквозь них.
Они с Тави вышли на дорожку. Он отпустил её руку. Аяна незаметно вытерла ладонь об свой халат, а потом сделала вид, что чешет кончик носа, и понюхала её. Тошнотворного сладковатого запаха не было, и она успокоилась.
– Пойдём, госпожа, я провожу тебя. Или ты желаешь паланкин?
– Нет, господин. Пешком.
Бесконечные дорожки, деревья, лужайки.
– Тави... господин, а что в этих зданиях? – показала Аяна на здания, разбросанные по склону внизу.
– Хозяйственные помещения, комнаты прислуги, голубятня, дом садовников, ледник, склады, мастерские, большая купальня...
– А вон там, выше?
– Там погребальный дом, комнаты для бесед, хранилище книг, домики для различных церемоний, летние домики наложниц.
– Так много всего.
– Когда-то давно земли дворца ограничивались вон той чертой. – Тави показал на склон. – Здание дворца и немного хозяйственных помещений, конюшни, скотные дворы, ну и прочее. Но город рос, страна расцветала, и от той стены остались только воспоминания... и четыре столба прежних ворот. Их оставили как память о прошлом.
Они спустились по склону, и Тави сказал:
– Скоро чиарэ закончат цвести. Но весной их каплевидные бутоны вновь тянутся со дна сквозь толщу прозрачной воды. Госпожа, ты придёшь со мной в марте к озерам чиарэ посмотреть, как поднимаются над водой их бутоны?
– Это, наверное, так красиво, господин! – воскликнула она, стараясь, чтобы это прозвучало как ответ на его вопрос.
Он удовлетворённо кивнул.
– Госпожа желает прогуляться ещё раз через пару дней?
– Да, пожалуйста... господин.
Она вернулась в свои покои. Кимат сидел и играл с двумя брусочками дерева, и Сэв глядела на него печальными глазами.
– Сэв, ты можешь идти, – сказала Аяна. – Я пока позанимаюсь на кемандже.
Сэв вздрогнула.
– Как пожелаете, госпожа.
Она вышла. Аяна открыла короб и просунула пальцы в смычок.
– Поехали, – подмигнула она Кимату.
58. Доло
– Госпожа, быть может, ты пожелаешь порисовать?
Хорошо! Уже довольно бегло. Фразами по четыре ноты, с шагом в полтона. Выше, выше, выше, выше! Теперь вниз. У Конды выходил такой звук, певучий, а у неё случается, как будто... как будто придыхание. Как же он это делал? Его красивые пальцы молниеносно перемещались над грифом, и он играл с закрытыми глазами.
– Госпожа, я умоляю тебя. Пожалуйста.
Она отложила кемандже.
– Что такое?
– Госпожа, я распорядился принеси тебе другой инструмент. Прошу тебя, пожалуйста, попробуй играть на нём. Я очень прошу тебя.
Аяна подняла бровь.
– Я хорошо играю. Я делаю успехи. Смотри!
Тави, подняв ладонь, шагнул к ней.
– Постой, госпожа! Не надо!
– Неужели тебе не нравится, как я играю? – удивилась она. – У меня что, плохо получается?
– Нет. Нет, госпожа. Очень хорошо. Очень. Замечательно. Но попробуй вот на этом, – показал он на объемный длинный короб, который заносили в комнату.
Она встала и заинтересованно подошла к нему.
– Что это?
– Это доло.
Тави открыл застёжку и поднял крышку. На толстых, пышных подушках лежал изящный длинный инструмент из тёмного дерева.
– Он немного похож по форме на наш малый ладо, – с удивлением сказала Аяна. – только он длинный. Семь струн? А как вы на нём играете?
