Тави сел на подушку, положил тёмный, блестящий доло на колени и провёл по струнам. С одной стороны длинного корпуса качались кисточки из ниток седы. Звук был негромкий, нежный и глубокий. Он обволакивал так же, как обволакивает пальцы ног мелкий прибрежный песок в набегающей тёплой волне на пляже у их обрыва в долине Фно.
Тави начал играть, и Аяна с любопытством смотрела, как его пальцы покачиваются на прижатых светлых струнах, создавая волнующие колебания звука. Именно такую музыку она слышала, когда очнулась в этой комнате.
– Очень красивый звук, – сказала Аяна, когда он закончил играть. – Я никогда не видела такой инструмент.
– У нас на нём играют в основном во дворце и знатных домах. Он помогает обрести гармонию души и тела.
– Это что, струны из седы?
– Да, госпожа. Из-за них такое нежное звучание.
Аяне показалось, что напевная мелодия с еле слышными колебаниями истаиваюших звуков, которые исчезают, как дрожащие струйки дыма от благовоний, очень подходит для Фадо.
– Красиво. У ладо металлические струны, и звук более острый, звенящий. А тут – очень мягкий. На нём играют, сидя на полу?
– Его кладут на стол или на колени. Попробуй.
Он встал и бережно передал ей доло. Аяна взяла инструмент и перевернула его, рассматривая ножки и звуковые вырезы в корпусе, положила на стол и попробовала пальцами струны.
– Это твой собственный? – спросила она у Тави, пытаясь наиграть мелодию на одной струне.
Тот кивнул.
– Я подумал, может быть, тебе понравится, госпожа, и ты будешь учиться на нём.
– Мне кажется, это слишком сложно. Сколько ты учился, господин Тави?
– С пяти лет. И продолжаю.
– Очень долго... Если я начну, у меня не останется времени на кемандже, – сказала Аяна расстроенно.
Тави вдохнул и задержал дыхание.
– Спасибо, но я, пожалуй, останусь при кемандже, господин, – сказала она, и Тави очень медленно выдохнул. – С нашей прогулки в садах прошла неделя, и ты не приходил, поэтому я много занималась, и у меня получается ещё лучше.
– Я как раз пришёл поговорить об этом. Завтра праздник фонарей. Госпожа желает посмотреть?
– Желает, – заинтересованно посмотрела на него Аяна.
– Мы будем смотреть из дворца.
– Из самого дворца?
– Да.
Он стоял ближе, чем обычно, и пристально смотрел на Аяну. Она покосилась на Кимата, который возился на балконе с игрушками.
– Господин, а ты живёшь во дворце?
– Зимой.
– А в остальное время?
– В летнем доме, он выше по склону. Он чуть дальше от дворца, чем полагается. Мы проходили его, когда возвращались из садов.
Он опять замолчал. Аяну безумно раздражала эта местная манера замолкать после каждой фразы. Конечно, с одной стороны, это давало время на размышления и помогало не сказануть сгоряча какую-нибудь глупость, как у неё и случалось обычно. Но это скорее распространялось на светские беседы, которые тут неспешно текли вокруг тем гармонии, времени и созерцания мира в различных сочетаниях, а вот в обычных разговорах – сильно смущало. Хотя, по правде говоря, Аяна давно уже не вела ни с кем обычных разговоров. Как же тоскливо без обычной дружеской болтовни с девушками из дома радости!
Он неожиданно сделал шаг к ней и остановился, продолжая смотреть ей в глаза. Аяна тоже смотрела на него, не моргая, понимая, что происходит, но всей душой не желая понимать, потом спохватилась и опустила взгляд. Покорная, как овечка, но неприступная... до поры до времени. Спрятать ненависть, спрятать отвращение... Он ослабит внимание, и она сбежит. Ей сначала нужно найти способ.
– Госпожа изъявила желание провести время с другими дамами, – вдруг сказал он. – Госпожа может присоединиться к дамам в домиках для бесед. Служанки сообщат, когда это будет возможно. Я оставляю доло госпоже. Пожалуйста, попробуй играть на нём. – Его голос вдруг прозвучал слегка жалобно. – Это благородный инструмент. Я уверен, тебе понравится, госпожа. Позже я найду учителя. Я покидаю госпожу.
Он развернулся и вышел, и Аяна осталась недоумевающе стоять посреди комнаты. Потом она закрыла короб с доло, пожала плечами и ушла на балкон, к сыну, который увлечённо разбрасывал деревянные шарики из большой кадушки, хватал их с пола и весело швырял обратно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Утро следующего дня было пасмурным. Аяна ходила по комнате в непонятном беспокойстве. Эта тревога часто охватывала её с тех пор, как Тави запер её тут. Губы противно немели, пальцы становились ледяными кружилась голова, а в животе возникал липкий комок, который будто щупальцами сдавливал всё внутри, и она не могла дышать. Она ходила по комнате, ложилась ничком и снова вставала, и страх накатывал на неё волнами.
Дыши, говорила олем Ати.
Она вдыхала и выдыхала, и наконец звенящая голова прояснилась. Первый день осени. Она собиралась покинуть Фадо в этот день, до того как Тави заставил её выпить тот ачте. Ей надо отвлечься. А ещё её мучил один вопрос.
– Кин, – позвала она, дёргая за шнурок.
– Чего изволит желать госпожа?
– Кин, это ведь ты была тут, когда меня принесли в эту комнату впервые?
– Да, госпожа, – сказала девушка, опуская глаза.
– Кин, скажи мне, кто тут был тогда?
– Госпожа, тебя принесли мужчины из «соловьёв». Я испугалась, потому что в этот дом нельзя входить мужчинам не из семьи орта. Ещё тут была Сэв и девочка, которая бегает по поручениям, дочь одной из служанок Белой Беседки.
– Господина Тави не было?
– Нет. Была лекарка, которая осмотрела тебя, госпожа. Она сняла у тебя с пояса нож и сказала «соловьям», что за подобное обращение с женщинами их надо казнить, потому что удар по шее такой силы мог лишить тебя жизни.
Ну, хоть в чём-то Аяна была согласна с этой безумной лекаркой. Она чувствовала невероятное облегчение. Значит, Тави всё же не касался её, пока она была без сознания.
– Понятно. Спасибо.
– Госпожа изволит желать ещё чего-нибудь?
– Я сегодня иду во дворец. Есть что-то, что мне нужно знать?
– Госпоже не нужно беспокоиться. Её не поведут в сам дворец. Госпожа пройдёт по боковым галереям и поднимется на площадку, откуда наблюдают праздник гости дворца. Так предписывают правила безопасности. Чуть позже пришлют наряд.
– Ещё один?
– Конечно. Госпожа не может два раза подряд посещать окрестности дворца в одном наряде.
– Но я гуляю тут в одном и том же халате, – сказала Аяна, показывая на полку.
Выражение лица Кин на мгновение стало таким, что Аяна прищурилась.
– Что не так с моим халатом?
– Госпожа, я могу сказать?
– Я и прошу тебя сказать.
– Госпожа, тут принято носить разные наряды каждый день. Господин по какой-то причине не настаивает на этом, но...
– Ну же, Кин. Что за «но»?
– О тебе говорят. Девушки шепчутся. Прости, госпожа. Они говорят: «Та дикарка в своём красном халате».
Аяна на миг почувствовала, как обида больно кольнула её.
– Понятно. Это прозвучало обидно, но, честно говоря, это не трогает меня. Я не откажусь от халата. И я бы с удовольствием примерила и головной убор хасэ. Знаешь, Кин, какие они красивые? На некоторые из них, двурогие, девушки наматывают косы, вот так, – она показала рукой. – А некоторые из них скрывают волосы, но на них нашиты многочисленные бронзовые кругляшки, которые чудесно сияют на солнце.
– Ничего себе, – сказала Кин, наклонив голову. – Я бы хотела посмотреть... госпожа, – тут же добавила она, выпрямляясь и стирая любопытство со своего лица. – Прости, я забываюсь.
– Ну что ты! Я не выдам тебя, – улыбнулась Аяна. – Иди, Кин. Всё хорошо.
Значит, о ней шепчутся. Хорошо это или плохо? Она не сможет сбежать, если на неё будут смотреть. Надо подумать над этим.
59. Фонарик в небе
Она думала над этим, и смычок летал над струнами кемандже. Вверх-вниз, быстро, а потом медленно, чтобы она стонала и рыдала, как рыдала кемандже Конды, когда он пришёл, заросший, потерянный, к ней на праздник рождения. Отлично. Всё лучше и лучше.
