В Пятигорске мы оживленно разгружали фургон с аппаратурой "Кадарсиса", любуясь золотым закатом над голубыми вершинами гор.
– Да, – сказал Джи, в своей забавной манере подражания простонародному выговору, – море, конечно, хорошо, но горы – они поглавнее будут.
– Как прекрасно! – воскликнула ожившая Ника. – Мое глупое уныние исчезло – я остаюсь с вами и никуда не уезжаю.
– Прошу у тебя прощения, – радостно произнес я. – Теперь я даже не знаю, почему был так зол на тебя.
Странная атмосфера, сеявшая между нами раздоры, исчезла. Мы отправились погулять по городу, и внезапно Джи остановился у киноафиши: "Полеты во сне и наяву".
– Господа, – сказал Джи, – мэр города сделал нам подарок. Как раз сегодня у нас единственный свободный вечер, а это фильм режиссера Балаяна, которого я хорошо знаю. Он делает фильмы инспиративно, на арканологические темы, совершенно не подозревая об этом. Но так даже к лучшему, потому что, узнай бы он об этом, его эго тут же перехватило бы контроль.
– Что тут происходит? – вдруг прозвучал голос Нормана, появившегося в окружении музыкантов.
– Готовимся к интересному фильму – произнесла Ника. – Может, пойдете с нами?
– Если вы будете сидеть рядом со мной, то, пожалуй, да, – нахмурился Норман.
Весь ансамбль уселся посреди пустого зала в ожидании чуда.
Когда свет погас, неожиданно я услыхал дружеский шепот Шеу:
– Братан, этот фильм без глотка армянского коньячку не будет столь приятным.
Я отпил приличный глоток – и на сердце мгновенно повеселело.
В главных ролях были мои любимые актеры – Янковский и Табаков. Табаков играл положительного героя, преуспевающего в обществе, Янковский – свободного несоциального человека, который чувствовал себя чужим на псевдо-празднике жизни. В какой бы ситуации он ни оказался, он говорил то, что чувствовал, не считая нужным лицемерить. Табаков его резко осуждал. Постепенно от Янковского отказалась любимая женщина и лучшие друзья. В конце фильма он одиноко идет по осеннему полю, меж стогов, и вдруг начинается сильный дождь. Он забирается в копну, скрываясь от ливня. В последнем кадре видна только его рука, торчащая из копны, с пучком травы в кулаке…
– Я восхищен этим фильмом, – сказал Джи после окончания сеанса. – Режиссер инспиративно передал состояние Джокера из двадцать первого Аркана. Пока человек не останется один, не уйдет из теплого греющего мира людей, от женского тепла – он не станет кем-то. Человек должен быть извергнутым из родового гнезда-этой копилки дурных бесконечностей. Вот он забрался в копну, и вот ею уже не видно – и жив ли он, и там ли он на самом деле – уже никто не скажет. Но он ушел в себя – и вышел из игры других карт с четко определенными ролями.
Где он живет – не знает никто,
Куда он идет – не знает никто,
Если спросят его – он ответит: "Не знаю",
– прочитал вдруг хокку Джи. – А тебе понравился этот фильм? – спросил он Нику.
– По-моему – сказала Ника, – Янковский – человек эгоистичный и гордый. Он не может жить без женщин, но не хочет себе в этом признаться и открыться женщине на уровне сердца. Поэтому он и попадает во все эти неприятности.
– Ты видишь только поверхностный слой, – ответил Джи. – Надо смотреть фильм глубже – на уровне сущности.
Я видел, как вдохновился Джи, говоря о посвятительном одиночестве. "А что, если Джи вдруг захочет уйти из мира в эти непонятные джокерские измерения, – забеспокоился я, – что мне тогда делать? Я ведь не могу обходиться без комфорта, без женского тепла. Без этого моя жизнь становится полностью лишенной смысла".
– Я глубоко возмущен этим фильмом, – прорвало Нормана.
– Все мои симпатии на стороне Табакова. Такие люди, как он, являются положительной силой общества – а типы вроде Янковского несут с собой одно только разрушение. Как можно быть таким асоциальным, – кипятился Норман, – и так безответственно вести себя?! Куда смотрят власти, позволяя делать такие фильмы?!
– А ты как видишь этот фильм? – обратился Джи к Шеу.
– В Янковском я увидел копию себя, – сказал он, поглаживая пухлый животик. – Я давно уже живу так, как он, – чувствую себя везде чужим, хотя популярен еще больше, чем он. Всем говорю правду, и те же проблемы с женщинами, только еще боль-ше.
– Эх, – сказал Джи, – и ты упускаешь главное. Герой демонстрирует свою внутреннюю расплавленность, в которой находишься и ты, кстати. Но только ты все еще хочешь быть королем в колоде, а не вне ее.
Шеу не ответил, но я почувствовал, что внутри у него все вскипело гневом. По-видимому, слова Джи задели какую-то старую рану, нанесенную его самолюбию.
– Пойдемте в столовую перекусить, – предложил я, надеясь избегнуть вопроса о фильме, как вопроса на экзамене, ибо коньячок Шеу еще не выветрился из моей головы.
Но за едой Джи все-таки спросил:
– А ты, Петрович, что смог вынести из этого фильма?
– Это сложный и непонятный мне сюрреалистический фильм, – сказал я, скрывая свое настоящее мнение.
– А ты вообще знаешь, что такое сюрреализм? – спросил все еще раздосадованный Шеу.
– Знаю, – ответил я заносчиво. – И к тому же постоянно в нем живу!
– Нет, – наклонился ко мне Шеу, – о сюрреализме, о сверхреальности ты вообще не имеешь никакого представления.
Я готов был взорваться от негодования.
– Мне кажется, что вы оба правы, – вмешался Джи. – Шеу – в глобально-стратегическом смысле, а Петрович – в мелко-тактическом. Ты, Петрович, видишь кусок мира зеленого цвета и думаешь, что все остальное тоже зеленого цвета. А ты, Шеу, – птица крупного полета и видишь иные горизонты. Научись, Петрович, летать крупно – тогда поймешь, что Шеу имеет в виду.
– А как же мне научиться летать крупно, если я – мелкий воробей? – спросил я с кислой улыбкой.
– А только мелкий воробей и может летать крупно. Умались – и возвысишься.
Я стал молча доедать свой ужин. Ника сочувственно посмотрела на меня. От нее шла доброжелательная волна поддержки, и я пожалел, что так грубо и холодно относился к ней.
"Ника часто находится в тонком состоянии, – осенило меня, – и общается через атмосферу и взгляд".
Дав два концерта в Пятигорске, ансамбль переехал в Черкесск. В этом городе на всех навалилась странная подавленность и растерянность. Мы забыли кофр с оборудованием в автобусе, музыканты с трудом могли играть, а я прожег кипятильником стул в гостиничном номере. Пришлось заплатить горничной десятку, и кошелек опустел.
Мы отправились на базар и грустно ходили меж рядов, отщипывая от буханки серого хлеба. Разломанные, как в натюрмортах, гранаты, белый самодельный сыр, инжир и грецкие орехи были нам не по карману.
Джи с улыбкой посмотрел на меня:
– А слабо тебе, Петрович, без денег достать еды? Ведь ее здесь изобилие.
Я, переламывая гордость, подошел к ближайшему продавцу:
– Не дадите ли вы мне без денег пару кило яблок?
– Ты что, сумасшедший? – зло ответил он, и я уловил краем глаза, что его рука откинула полу каракулевой бурки, из-под которой выглядывал кинжал с перламутровой рукояткой.
Я поспешно отошел, надеясь, что выполнил основную задачу, данную Джи: справиться со своей гордыней.
– Это не смирение, а неуклюжесть, – сказал Джи, словно читая мои мысли. – Механически такую задачу не решить. Надо найти подходящего человека.
Джи пошел вдоль базара, а мы с Никой, голодные, последовали за ним. Он остановился у богатого прилавка без единого покупателя. Продавец – высокий старик в черной папахе и с янтарными четками в руке – подозрительно посмотрел на меня.
– Никогда не видел таких хороших груш! – вдруг громко сказал Джи. – Странно, почему никто не покупает. А какие у вас прекрасные гранаты – они хорошо очищают испорченную кровь. Когда разбогатею, буду покупать для тебя и Ники по десять килограммов гранатов в день у этого достойного человека, – пообещал Джи. – Знаешь ли ты, о Петрович, что когда ты покупаешь на рынке что-либо, самое важное – это выбрать продавца с упругим тоналем и доброго по натуре? Потому что атмосфера человека содержится в продуктах, которые он продает.
Напряжение на лице продавца, когда он услышал про "доброго человека", уменьшилось.
– Попробуй, красавица, самое большое яблоко, которое смотрит на тебя, – обратился аксакал к Нике и, вынув огромный кинжал, рассек яблоко пополам.
Ника взяла половинку и поделилась со мной. В этот момент у прилавка стали собираться люди. Джи подал нам знак уходить:
– Мы отыграли свою мизансцену – теперь посмотрим, как на нее отреагирует продавец.
Прогулявшись вокруг рынка, мы вернулись к нашему торговцу.
– Идите сюда! – сказал он, завидев нас. – Слава Аллаху – он послал мне хороших людей, теперь торговля пошла удачно. Наберите в свою сумку все, что хотите! – и я тут же принялся за дело.
