Чтоб не терзаться этим зрелищем, Гульчира встала чуть боком к Назирову.
Гульчире показалось, что она стоит здесь уже целый час, и у нее невольно вырвалось, больше от страха, что ей невмочь будет сдерживать дальше рвущиеся наружу чувства:
— Я жду.
Назиров не отвечал, не отводя взгляда от Гульчиры, теребившей бахрому шали.
— Гульчира, — произнес он с мукой, — я бы хотел объяснить тебе…
— Я жду чертежи, — перебила Гульчира. — Если скажешь хоть слово о том… другом, я тут же уйду.
— Хорошо… — выдавил из себя Назиров после длительной паузы. — Я не скажу ни слова… как ты того желаешь… Чертежи у Надежды Николаевны. Она в цехе, у поршневой цепочки.
6
К вечеру начало моросить. Гульчира любила летний, теплый дождь сквозь солнце, когда тяжелые капли шлепаются, будто зерна риса. Совсем маленькой девочкой она от кого-то слышала, что, если постоять под дождем с непокрытой головой, волосы будут густые. И как только завидит, бывало, что дождь начинается, распустит волосы и бежит на улицу. Эту привычку она не забывала до сих пор. Правда, волосы она не распускала, но, если случалось попасть под дождь, обязательно срывала с головы платок. Когда она возвращалась домой, на волосах у нее сверкали дождевые капли, волосы оттого казались еще чернее и гуще.
В таких случаях, мастерица на самые неожиданные сравнения, Нурия встречала сестру восторженным восклицанием:
— Наша черная роза вернулась! — И целовала ее в омытые дождем щеки. Затем, схватив за руку, почти силой тащила к зеркалу: — Апа, милая, не дотрагивайся до волос. Смотри, как они сверкают…
Но осенний, мелкий, холодный дождь Гульчира не любила. От него пробирает дрожь, все вокруг становится унылым. Небо серо. Низко нависшие тучи не движутся. Нигде никакого просвета. Начинает казаться, что воздух навсегда останется таким — пронизанным неприятной сыростью — и сегодня, и завтра, и послезавтра…
Летний дождь земля принимает с радостью, жадно впитывая его влагу всеми порами своими. А на осенний словно бы сетует, не принимает ее грудь его холодную воду — в каждой низине образуются лужи мутной воды. В такие дни и на душу серая пелена ложится, затягивая ее, как мутная вода низинки. Глядеть тогда на белый свет не хочется.
Именно в таком настроении возвращалась сегодня домой Гульчира по залитым дождевой водой улицам. Жалобный шум в ветвях мокрых оголенных деревьев еще более усиливал давящую тоску. «Неужели я обманулась, как обманутые недолговечным теплом бабьего лета яблони?..»
При одной мысли о том, что Азат имеет какое-то отношение к беззубой рыжей Шамсии Зонтик, у Гульчиры сердце переворачивалось. «А может, эта сплетня нарочито пущена, чтобы прикрыть другие отношения», — приходило ей в голову, и тотчас перед глазами вставала Идмас такой, какой она ее видела в памятный день в театре. Невольно вспомнилось, как та кончиком пальца сбросила с костюма Азата соринку, которую Гульчира даже не заметила. Как уничтожающе она посмотрела на Гульчиру. И опять все путалось в ее бедной голове.
Иногда Гульчира пробовала утешать себя: «Разве у меня одной любимый на другую засмотрелся? Зачем я так терзаю себя? Хуже бы пришлось, если бы его настоящее лицо раскрылось после замужества. Вот тогда моему положению действительно нельзя было бы позавидовать, — по рукам и ногам связана… А сейчас что?.. Я свободная птица. Сплетники?.. Когда-нибудь они замолчат. Нельзя же всю жизнь лясы точить».
Когда она выходила с завода, Гена Антонов попросил разрешения проводить ее. Гульчира отказала. Но Антонов не обиделся.
— Я вас понимаю, — сказал он, — но я про вас никогда не смог бы подумать плохо. Вы в тысячу раз выше всех этих сплетниц…
Ах, почему все-таки Гульчире так тяжело? Почему горячие слезы туманят ей глаза, сбегая по лицу вперемешку с каплями дождя?
Об Уразметовых говорили, что они люди с твердым характером. Да Гульчира и сама считала себя девушкой сильной воли. Стало быть, она плохо знала себя.
Когда она поняла, что полюбила Азата, ей и не мерещилось даже, что любовь эта принесет ей столько мучений. Наоборот, казалось, отныне отпали для нее все горести и волнения, впереди ждут одни светлые, радостные дни. Ах, как она ошиблась!
— Гульчира!.. — прозвучал вдруг в ушах девушки дрожащий от волнения голос Азата.
Девушка знала, что это только чудится ей, и все же не удержалась, чтобы не обернуться. И если бы в эту минуту она действительно увидела Азата, забыты были бы все клятвы «ни разу даже не взглянуть на него», вся девичья гордость — все-все!.. Что ей людские толки, о каком унижении может тут идти речь!
Но улица была пуста, только поблескивали лужи вокруг да далеко впереди маячили какие-то незнакомые фигуры с поднятыми воротниками пальто, с унылыми черными зонтами над головой.
Где-то совсем рядом послышался паровозный гудок, и Гульчира, опомнившись, взглянула на часы. Оказывается, она битый час бродит под дождем. А Иштуган говорил, чтобы не задерживалась сегодня, — они должны будут поехать за Марьям. Как же она могла забыть об этом? Отец, наверно, мечет гром и молнии.
Гульчира повернула на людную улицу, ускорила шаги и через несколько минут стояла у подъезда своего дома.
— Куда ты запропастилась, доченька, га? — встретил ее Сулейман-абзы.
Уловив по голосу, что отец не сердится, — свое «га» он произнес с необычной для него мягкостью, — Гульчира облегченно вздохнула.
— Иштуган с Нурией ждали-ждали тебя, да так, не дождавшись, и ушли. Скоро уж и вернутся, а у нас стол не накрыт… Я было попробовал, да что-то ничего не получается.
— Сейчас, отец… Мигом все будет готово.
Гульчира проскользнула в свою комнату, быстренько переоделась и, подвязав фартучек и изобразив улыбку на лице, вышла к отцу.
Сулейман-абзы в белой рубашке и в жилетке поверх, в теплых чулках, составив рядом две новенькие детские колясочки, тихонько насвистывая и о чем-то задумавшись, катал их по полу.
— Что ты делаешь, отец?.. Пустые коляски катаешь?.. — остановила его Гульчира.
Сулейман глянул из-под тюбетейки на дочь. Заметив, как похолодели у него глаза, Гульчира вздрогнула. «Похоже, начинается!..»
— Небось думаешь, с ума спятил старик отец, коли пустые коляски катает, га? — спросил он. И, помолчав, добавил: — «Сулейман — два сердца, две головы» трупом будет, а подобной глупости не допустит, дочка. Присматриваюсь вот, нельзя ли мотор к коляскам приделать. Как малыши заплачут, чтобы коляски сами катались туда-сюда.
Гульчира тихонько рассмеялась в ответ. Смех ее был скорее вызван тем, что отец не сердится на нее, чем шутливой затеей отца. И все же на сердце у Сулеймана стало чуточку полегче.
— Надо ведь и в положение невестки входить, — продолжал Сулейман уже веселее. — Вырастить двух мальчишек — не шутка.
Гульчира накрыла стол белоснежной скатертью. Поставила цветы в большую белую фарфоровую вазу, которую подарили Марьям ее друзья в день свадьбы, и стала расставлять тарелки, блюда с едой. Выйдя в кухню, раздула самовар. Все шло у нее одно за другим, на удивление ловко и сноровисто. И старый Сулейман невольно залюбовался дочерью. «Нет, такой девушки не свалить никакой злыдне… Лишь бы сама держалась стойко…»
Он долго возился с колясочками. Опустившись возле них на колени, засучив рукава, что-то вымерял линейкой, набрасывал на бумаге какие-то чертежи, все это время мурлыча себе под нос одну и ту же песенку.
Гульчира прошла в комнату Марьям, чтоб немного прибрать там. Но Нурия, оказывается, и тут поспела — вымыла полы, нигде ни пылинки. «На все хватает ее, а я вот опустила крылышки». И Гульчиру снова охватила невыносимая тоска. Вернется Марьям, начнет расспрашивать… Что сказать ей?..
Зазвенел звонок. Гульчира побежала открывать дверь.
— Сестра! — воскликнула Гульчира и поцеловала Ильшат в мокрую от дождя щеку. — Папа, Ильшат-апа пришла!
Гульчира взяла из рук сестры сумку, помогла ей снять плащ.
— Вот спасибо, апа. Совсем забыла нас последнее время. И не заглянешь, — говорила Гульчира первое, что пришло на язык, лишь бы только не молчать.
— И я ведь тебе, Гульчира, могу ответить теми же самыми словами, — улыбнулась Ильшат. — Не вернулись еще?
— Нет, ждем с минуты на минуту…
Вошел Сулейман, весело топорищ густые черные усы, тщательно подправленные по случаю семейного торжества.
— Здорова, дочка?
Ильшат поздоровалась, вытирая слезы.
— Чу, дочка, нам луковичной водицы не требуется пока…[15] — ласково пожурил Сулейман. — Все здоровы у вас? Почему зятя не прихватила?
— Э-э, папа, разве его сдвинешь с места. Что камень… Да так-то рассудить, редко ему дома бывать приходится. То в обкоме, то еще где. Раньше десяти-одиннадцати вечера домой не возвращается.
