бега и подъёма на вышку, и стоило мне посмотреть вниз, как я сразу же пожалела об этом: всё внизу пришло в движение, как будто я снова оказалась на вершине колеса обозрения.
Все собрались у основания башни и с высоты казались такими маленьким. Я слышала их крики, но из-за бушующего ветра не могла разобрать, что именно они говорят.
Я крепче сжала ноющие пальцы и оторвала взгляд от земли, возвращаясь к Дженнифер:
— Я пришла.
Она судорожно вздохнула. Она смотрела на звёзды. Не на меня.
— Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу объяснить, почему мы это сделали, — сказала я.
Она повернулась ко мне, словно против своей воли, и на её лице не было надежды — но что-то похожее.
— Попробуй.
— Я… я думаю, что во мне есть что-то плохое, — призналась я. — Эта часть меня, которая хочет… большего. Я боялась её, и думал, что её надо подавить, иначе она возьмёт верх.
Её челюсти сжались.
— Мне казалось, что надо настолько задавить это чувство, чтобы оно и вовсе исчезло. Но потом я посмотрела на тебя, и ты была… большой. И ты не боялась быть большой, а я просто… Не знаю почему, Дженнифер, но это сводило меня с ума. Потому что я хотела почувствовать то же самое хоть однажды, но не знала, как. И все ещё не знаю.
— И ты попыталась украсть это у меня.
— Возможно, чтобы оно было и у меня. Или, может быть, я просто хотела, чтобы этого не было у тебя.
Она глубоко вздохнула.
— Прости, — повторила я.
Дженнифер закрыла глаза, а я снова посмотрела вниз. Мои друзья и семья стояли там, кричали, умоляли. А мои пальцы болели от того, как сильно я сжимала прутья. В глазах рябило, и я всё ждала, что упаду в обморок… но этого так и не происходило.
Там, наверху, на краю радиовышки, меня снова пронзило озарение, впервые случившееся на колесе обозрения. В ту ночь я подумала, насколько хрупок этот мир, что мы не можем в нем существовать, ничего не разрушая и не причиняя другим боль.
Но, может быть, на этом всё не заканчивалось. Что если, разрушив что-то, мы могли это восстановить. А причинив боль, возможно, могли и помочь.
И я не знала, дело было в адреналине, или в чём-то большем, но я больше не боялась. Конечно, мне было страшно, но я знала, что в итоге у нас всё будет хорошо. Мы спустимся вниз, и всё будет в порядке.
Вдалеке послышался вой сирен.
— Пожалуйста, — попросила я, — давай спустимся.
Она заколебалась и сдвинулась, слегка ослабив хватку. Узел в моей груди развязался. С нами всё будет хорошо.
Затем небо прорезала яркая молния. Всё вокруг стало белым.
И Дженнифер Чан не удержалась.
Я закричала, протягивая руку, чтобы схватить её, но было слишком поздно.
Дженнифер Чан упала.
37
В жизни случаются такие моменты, когда ты начинаешь верить.
Моменты, которые настолько странны, настолько невозможны, что навсегда отпечатываются в вашей памяти. Они меняют вас и заставляют поверить в нечто бóльшее.
Потому что Дженнифер только что неожиданно сорвалась вниз, а затем так же внезапно перестала падать…
Время остановилось.
Пройдут годы, воспоминания станут смутными, детали расплывчатыми, и я буду оглядываться назад и задаваться вопросом, действительно ли я вообще что-то видела.
Но прямо сейчас я была здесь: цеплялась за радиовышку, почти добравшись до её вершины, и смотрела на девочку, которая не то чтобы падала.
Вспышка света сузилась до луча, и Дженнифер в самом его центре окутал мягкий свет.
Все происходило как в замедленной съёмке, только метеоры, проносящиеся по небу над нами, двигались с прежней скоростью. Мы с Дженнифер встретились взглядами, и на её лице отразились мои собственные эмоции — испуг, паника и совсем немного надежды.
Возможно ли это? Может ли такое быть?
Свет мигнул один, два, три раза, и её глаза расширились. Её волосы парили над плечами, и казалось, что Дженнифер удерживает невидимая, непостижимая сила. Сила, с которой не сравнится даже гравитации.
Я гадала, что именно сейчас происходит, и во что именно мне полагалось поверить.
А потом момент растянулся и оборвался. Время продолжило бег.
Дженнифер падала.
И я боялась.
37
Последующие дни казались размытыми, они растягивались, расширялись и сжимались, и всё это одновременно.
Пожарная машина прибыла в Говард-парк всего через несколько минут после того, как Дженнифер упала, и парамедики доставили её в отделение скорой помощи. К счастью, с ней всё было в порядке, если не считать сломанной ноги, из-за которой Дженнифер на несколько дней забрали из школы, чтобы спокойно восстановиться дома.
Мои родители тоже разрешили мне прогулять несколько дней, и я проводила их то в беспокойстве, то в облегчении. Папа накормил меня таким количеством квашеной капусты, что, честно говоря, меня начало от неё тошнить.
Через пять дней после падения в мою дверь постучали Кэт и Ингрид.
Дженнифер не хотела меня видеть, поэтому Кэт и Ингрид приходили после визитов к ней, чтобы сообщить мне последние новости. Они вернули Дженнифер её тетради и как-то загладили перед ней свою вину. От них я узнала, что первую ночь после побега она провела, прячась в туалете торгового центра, а затем разбила лагерь в лесу, посылая сигналы в космос с помощью самодельного радио, которое когда-то собрала вместе с отцом. Один из таких сигналов ненадолго ворвался на частоту местной радиостанции, когда мы ехали с мамой. А позже мы с Кэт и Ингрид перехватили часть ещё одного сообщения Дженнифер о том, где её искать.
Сегодня я спросила Кэт и Ингрид о самочувствии Дженнифер, и Ингрид пустилась в пространные объяснения на основе всех исследований про переломы, которые она конечно же провела. Мы с Кэт слушали, впитывая факты, и, когда она закончила, Кэт просто сказала:
— Дженнифер готова поговорить с тобой.
Я села чуть прямее.
— Правда?
Всю неделю я мечтала о том, чтобы поговорить с Дженнифер, но сейчас меня вдруг охватил страх. Я не хотела снова всё испортить.
Ингрид мягко мне улыбнулась, Кэт склонилась вперёд, чтобы сжать мою руку. Мы с ними не вернулись к тому, что было раньше, но после ночи в Говард-парке нельзя было отрицать: теперь нас связывало нечто большее. Они решили смотреть вперёд, а не назад, и мы вместе работали, чтобы стать такими людьми, которыми, мы верили, мы можем быть.
После того, как они ушли, я положила кусочек маминого пирога
