школе.
Посещая школы, разговаривая с нынешними учениками, слушая их истории и делясь своими, я невольно вспомнила свой собственный опыт. Это было всё равно что вернуться домой после долгого путешествия и осознать: боже мой, мой дом пахнет лимонными корками!
Я так давно избегала того случая в туалете, что, вернувшись к нему, почувствовала себя дезориентированной. Но ученики продолжали спрашивать о моей жизни в средней школе, и когда я сказала им, что надо мной издевались, у них возникла сотня вопросов.
Что вы сказали? Почему это произошло? Как вы с этим справились?
Я поймала себя на том, что говорю им всё то же, в своё время слышала от взрослых: с тобой все будет хорошо. Однажды ты обо всём этом забудешь.
Но мои слова казались пустыми. Эти ученики хотели ответов точно так же, как я хотела в свои двенадцать, — хотела до сих пор. И, разговаривая с ними в аудиториях и классах средней школы, я вспоминала девочку, которой когда-то была. Я поняла, что мне нужно рассказать её историю. Ради тех детей, которые задавали мне эти вопросы, как и ради себя самой.
Мой друг был весьма озадачен, когда я рассказал о своём следующем писательском проекте. Зачем тебе возвращаться к этому воспоминанию и снова причинять себе боль?
У меня тогда не было особого ответа, кроме как сказать: «Думаю, я должна это сделать».
Мои первые наброски Дженнифер Чан были похожи на старые записи в моём дневнике времён средней школы. После всех этих бесконечных попыток забыть о случившемся, я начала с того, что сказала себе сливается с: «Это случилось. Это имело значение».
В ранних версиях этой истории я искала ответы — и я решила, что, став взрослой, я наконец-то могу набраться смелости обратиться к источнику.
Я связалась с теми, кто издевался надо мной.
Мы встречались за кофе, переписывались или разговаривали по Zoom, и я спрашивала, что заставило их причинить мне боль.
Не все разговоры были лёгкими. Нашлись те, кто отказался признавать случившееся, — забыли или отказались вспоминать.
Но некоторые помнили или отказались забывать, и они спросили: что ты хочешь узнать? Я сделаю всё, что в моих силах.
Спустя пятнадцать лет после Того Случая внезапно мне снова стало двенадцать: сердце бешено колотилось, ладони потели, я искала ответ, который придал бы всему смысл.
«Почему я?» Задала я вопрос.
Они сделали всё, что было в их силах. Но лучшее, что они смогли предложить: в этом не было ничего личного.
И, честно говоря, это был не тот ответ, который я ждала. В конце концов, для меня это было предельно личным. Если на моём месте мог оказаться кто угодно — если я просто оказалась не в том месте, не с теми людьми, и не в то время, — тогда это значило, что я не имела никакого значения в собственной истории.
Но, разумеется, это была не только моя история, но и их тоже. И их ответ был своего рода приглашением, потому что если это не было чем-то личным, то что же это было?
Я поняла, что задавала неправильные вопросы. Я сосредоточилась на одном единственном моменте: почему вы сказали обо мне такие вещи? Почему вы так со мной поступили? Но мне надо было смотреть шире, мягче: кем вы были? «Кем вы хотели стать?» Кем вы стали?
Проще говоря, я поймала себя на том, что задаю почти тот же вопрос, который когда-то задавали мне мои обидчики: Кем ты себя считаешь?
Я убегала от этого вопроса последние пятнадцать лет. В их устах эти слова были вызовом, обвинением, предупреждением не высовываться.
Но, повзрослев, оглядываясь на прошлое и заглядывая в будущее, я поняла, что этот вопрос может быть чем-то большим.
Я хотела знать, кто такие хулиганы? Но я должна была спрашивать, кто такие люди?
Это вопрос без ответа. Или, точнее, у этого вопроса бессчётное количество ответов.
Разговоры стали другими, мы обсуждали тех, кем мы были в средней школе, о нашей домашней и школьной жизни, о наших мечтах и сомнениях. Мои бывшие обидчики сказали мне, что они вынесли урок, что они выросли. Одна из них призналась, что она была зла, что ей было больно, но никто из взрослых не мог этого увидеть, и её гневу больше некуда было деваться. Другая рассказала, что она сама чувствовала себя невероятно маленькой и ничтожной.
Одна из них поделилась тем, как причинение боли мне — и другим — изменило её, как её действия стали зеркалом, которое подтолкнуло её к тому, чтобы измениться, поступать лучше и быть лучше. Другая стала активисткой, которая пытается сделать современный мир более дружелюбным местом для детей.
В этих беседах мы отправились из взрослой жизни назад к нашим юным годам, прокладывая путь в один единственный момент. Возвращаться было нелегко. Но, найдя способ вернуться в ту ситуацию, мы нашли способ из неё выбраться. И я поняла, что больше не причиняю себе боль. Вместо этого я начала исцеляться, впервые по-настоящему.
В первую очередь исцеление принесло признание… Готовность принять, что это правда произошло и нанесло мне травму. Что это причинило мне боль. Напугало меня. Пошатнуло мою веру в то, что мир безопасен и прост. Но это также научило меня перестраиваться, заступаться за других, видеть в себе стойкость. Исцеление пришло от понимания того, что этот опыт имел значение, что я имела значение.
Исцеление также пришло от осознания, что я не заперта в этом единственном моменте жизни — и мои обидчики тоже. Исцеление заключалось в том, чтобы замечать беспорядок в других и в себе. В том, чтобы научиться прощать. Осознать, что перемены это не данность, но они возможны.
Когда мне было двенадцать, когда я боялась своих обидчиков и была слишком напугана, чтобы ходить в школу, взрослые сказали мне: «С тобой всё будет хорошо. Однажды ты обо всём этом забудешь».
Первая часть была правдой. Вторая — нет.
И у меня до сих пор нет ответов на все те вопросы, которые мне задают школьники. Но я скажу этим детям вот что:
Если над вами издеваются, если вы знаете кого-то, над кем издеваются, или если вы причинили кому-то боль, — знайте, что однажды с вами всё будет в порядке. Это не конец всего.
И, может быть, однажды вы забудете, как пережили это.
Но я желаю вам не этого. Я желаю вам однажды исцелиться и вырасти из этого.
Я желаю, чтобы однажды вы увидели в том,
