class="p1">– Он был прав! Я уже сейчас вижу, какие возможности открываются. Жаль, что ты на два года, так сказать, выпал из оборота.
– Ничего, вернусь – наверстаю. Ладно, заболтались мы с тобой. Береги Ингу! А сейчас – уезжайте. Спасибо, конечно, и я вам страшно благодарен за поддержку, но уезжайте быстрее.
Я пожал ему руку и вернулся к Инге.
– Поговорили? – спросила она, нервно покусывая губы.
– Поговорили. Знаешь, что я тут понял недавно? У нас будет сын, это точно. Я ему уже имя придумал.
– Какое?
– Артем.
– А если дочка?
– Не, только сын!
Я видел, что Инга не решается мне что-то сказать. Я сложил вместе ее ладони, обхватил их своими. Улыбнулся:
– Ну что ты мучаешься? Говори.
– Знаешь, мне тут доктор сказал одну вещь… Даже не знаю…
– Ну, в чем дело? Все-таки какие-то осложнения?
– Он мне сказал, что два года – слишком длительный срок, и для мужчины такое воздержание может обернуться проблемами. Понимаешь? Если у тебя тут будет возможность, я тебе разрешаю… Только чтобы я об этом никогда не узнала.
– Ну ни фига себе! То есть… Я тебя правильно понял?
– Правильно.
– Никогда бы не подумал, что наши врачи могут такое советовать. Слушай, это был советский доктор или американский?
– Это был его дядя. – Инга кивнула на Мишку.
– Дядя?
– Он очень известный в городе гинеколог. Я у него наблюдаюсь.
– Значит, дядя… – я обернулся и посмотрел на Кушнера, чувствуя, как в душе начинают оживать позабытые подозрения. – Скажи, а тебе этот дядя не посоветовал то же самое? Если будет возможность и чтобы я не узнал? С возможностями все в порядке, его племянничек всегда под рукой…
– Ну что ты говоришь, глупенький? Я люблю только тебя!
На том мы и расстались. Я посмотрел, как они садятся в машину и уезжают, помахал рукой и зашагал обратно в казарму.
Честно говоря, лучше б не было этой встречи! Помимо всего прочего, мне не нравилось, что о ней узнает Низам. Правда, я совершенно не представлял, как он сможет этим воспользоваться. Ну, узнает, а дальше? Отправит «своих людей» в Махачкалу на перехват Инги и Кушнера, чтобы, захватив их, заставить меня действовать по своим указаниям? Такое только в горячечном сне может привидеться. Но после истории с Холоновским я начал верить, что ночные кошмары не всегда далеки от действительности.
В казарме меня ждали командир части Меняйлов и дежурный лейтенант Бегунцов. Перед ними стоял сонный и растерянный Бальчис. Увидев меня, сержант незаметно показал кулак и облегченно сказал:
– Вот он, товарищ майор.
Меняйлов заорал, притопывая сверкающим сапогом:
– Да какого х…я! Ты что, сынок вонючий, совсем ох…ел?! Кто тебе разрешал отлучаться? Как ты посмел бросить пост?
От него пахло водкой и чесноком. Маленького роста, пузатый, в высоченной фуражке и сапогах до колен, он производил карикатурное впечатление, даже когда был спокоен. А уж видеть его в состоянии гнева и лицом к лицу было совершенно невозможно. Хотелось сделать две вещи: рассмеяться и заткнуть ему пасть коротким ударом в солнечное сплетение. На меня еще никогда в жизни так не орали. И ладно, если б я действительно сильно проштрафился. Но я не чувствовал себя виноватым. Однако не объяснять же ему, что приезжала жена. Я стоял и молчал, глядя мимо майора.
– На меня смотри! – взвизгнул Меняйлов. – И не лыбься, урод! Я тебе покажу, как надо улыбаться! Ты у меня узнаешь, кто здесь хозяин, понятно? Совсем распоясался! Служишь без году неделя, а гонору, как у дембеля. Бегунцов!
– Я, товарищ майор.
– В карцер его. Пусть посидит до утра, а завтра поедет на гауптвахту. Я лично договорюсь, чтобы его там хорошо встретили. Ты у меня, сынок, сегодняшний день надолго запомнишь…
Глава пятнадцатая. Лежачего не бьют, его топчут
1
Конечно, никакого официального карцера у нас не было.
Проштрафившихся сажали в непонятного назначения тамбур, расположенный к конце коридора, который вел из подсобных помещений солдатской столовой в хозяйственный двор. Шириной метр на метр, с высотой потолка метров шесть, тамбур напоминал бы вентиляционную трубу, если б не две крепкие двери, в коридор и во двор, и не яркое освещение – с потолка на коротком шнуре свисала мощная лампа. В этом тамбуре можно было только стоять, либо сидеть на бетонному полу. Два раза в день давали хлеб и воду, один раз выводили в туалет.
Бегунцов тщательно меня обыскал. Отобрал два ремня и все, что оказалось в карманах, открыл уличную дверь карцера и толкнул меня в спину:
– Заходь! Теперь поймешь, что такое настоящая служба. А то, я смотрю, Пекуш с Бальчисом тебя слишком избаловали. Пока ты не появился, все было спокойно. Ё… твою мать, из-за тебя вся казарма на уши встала! И откуда такие берутся?
На ремне у Бегунцова висела кобура. Дать ему локтем в переносицу, отобрать пистолет…Закрыть в карцере и пойти к майору Меняйлову. Спросить: «Так кто здесь хозяин? А? Что-то вас плохо слышно, товарищ майор. И говнецом попахивает. Не вы обосрались?»
Я пробыл в карцере с воскресенья до вторника.
В первый же вечер я услышал доносящиеся с хоздвора голоса и смешки. Отчетливо слышалось мои имя и прозвище Чемпион, а потом кто-то принялся бить по металлической двери. Удары были сильными, в рваном ритме. В первый момент я подумал, что кто-то решил меня освободить и старается выломать дверь. Но удары продолжались пять минут, десять, пятнадцать, и я понял, что надо мной просто издеваются. Человек со слабыми нервами от такого грохота через какое-то время мог бы спятить. Я пытался закрывать уши, но это помогало слабо.
– Козлы! – заорал я. – Убью, на хрен, всех!
После моей угрозы грохот только усилился, удары стали наноситься быстрее. Прекратил издевательство Бальчис. В наступившей тишине отчетливо прозвучал его голос:
– Пошли на хер, обезьяны. – И раздались убегающие шаги.
В понедельник все повторилось, но я был готов и перенес пытку шумом спокойно. Враги растерялись, в какой-то момент усомнившись, на месте ли я.
– Костя! – добрым голосом позвал кто-то из них. – Костя, ответь…
Спал я в сидячем положении, подстелив под задницу сложенный в несколько раз китель и обхватив колени руками. Мне хватало двадцати минут, чтобы просветлела голова и появились силы для нескольких часов бодрствования. Такому способу отдыха в экстремальных условиях меня научил Мастер. Обкатать на практике свои навыки у меня до сих пор не было повода, и я не знал, сколько выдержу: трое суток, неделю, или пока не отпадет надобность. Не знал и того, какой окажется обратная реакция. Может, я два дня просплю мертвым сном или, наоборот, стану страдать от бессонницы.
Все остальное время я старался проводить на ногах и даже не прислоняться к холодным стенам, каждые два-три часа делал небольшую зарядку. Приседал, отжимался от стен, тянулся, выполнял дыхательные упражнения.
И все время думал.
Я впервые начал жалеть, что пошел в армию. Все-таки возможности закосить были, причем для этого не пришлось бы лежать в психбольнице или уходить на нелегальное положение, шарахаясь от каждой фуражки на улице. Перекантовался бы годик, сына родил, а следующим летом обязательно поступил в Лесгафта.
И я укрепился в решении подать рапорт об отправке в Афганистан. Раз уж все равно приходится служить, то лучше тамошняя война, чем здешний онанизм.
Очень часто я вспоминал Ингу.
Вспоминалась почему-то не наша последняя встреча, а несколько ссор, которые теперь казались настолько глупыми, что вызывали недоумение. А тогда казалось, что я прав…
Первый раз мы поругались,
