у Андрея, слишком презрительно он цедил сквозь зубы слова. Но я не врезал, и он спокойно отправился чистить зубы и бриться.
– Не трогай кровать, – сказал я Телятникову и сам пошел к умывальнику, кипя от злости и чувствуя, что продолжу разговор с Лысенко в более удобной обстановке.
Когда я вернулся, Телятников и Кузякин вылизали весь наш кубрик. Заправили кровать не только Андрея, но и сержанта Бальчиса, который как ушел куда-то посреди ночи, так до сих пор и не появился. Только моя кровать оставалась разобранной, а колченогая тумбочка, из которой я доставал умывальные принадлежности, стояла несколько криво, выбиваясь из общей, выровненной строго по нитке, безукоризненной линии.
Я посмотрел на Телятникова:
– Я же тебе говорил…
– Да ладно, Кость, мне что, сложно? Тем более для своего…
Я сел на кровать, бросил в тумбочку мыло и футляр с зубной щеткой, скомкал в руках полотенце. Дал ногой по дверце тумбочки так, что она хлопнула и отскочила, а из петли вылетели два шурупа.
– Слушай, Максим! Вот представь: если у тебя будет возможность убить меня или Лысенко, и тебе ничего за это не будет, ты кого из нас грохнешь?
– Как это?
– Да вот так, очень просто! Я буду валяться пьяный в траве у забора… Ночь, никого рядом нет, а у тебя в руке нож или кувалда.
Телятников испуганно замотал головой, сделал непонимающее лицо и выскочил в коридор.
И тут же залетел обратно в кубрик, сопровождаемый треском рвущейся материи и звуком смачного пендаля: из умывальника возвращался Низам, а Максим, торопясь уйти от меня, чуть не отдавил ему ногу.
– Ну вот… – Телятников осмотрел разорванную майку, а потом принялся выворачивать голову, чтобы разглядеть мокрый отпечаток кроссовки Низама на своей заднице.
Вместо Лысенко мне пришлось разговаривать с Савчуком. Он сам подошел ко мне и начал без предисловий:
– Тебя ведь один раз предупреждали? Ты не понял? Ты что, такой тупой или только прикидываешься? Смотри, будет хуже!
Я указал пальцем на вертевшегося неподалеку Лысенко:
– Это тебе мальчик пожаловался?
– Слушай, Ордынский, ты же умный пацан. Ну какого хрена ты нарываешься? Думаешь, до соревнований Пекуш тебя тронуть не даст? Черта с два! Как надо будет, так и сделаем. Не веришь? А зря! Был тут один крутой, который не хотел жить, как все. Знаешь, что мы с ним сделали? Трахнули в жопу и загнали под шконку. Так и прожил там до самого дембеля. По ночам мыл все четыре казармы и портянки стирал. В столовую ходил со своей проколотой ложкой и миской. Когда увольнялся, офицеры его до автобуса проводили, чтобы целым уехал. А мы на следующей остановке его из автобуса вытащили. Деньги отобрали, форму всю изрезали и в таком виде отправили в Махачкалу. Он там неделю ошивался на вокзале, педикам задницу подставлял, чтобы на билет заработать. Не боишься, что с тобой то же самое сделают?
– Кто, ты, что ли? А ты попробуй! Даже если вы на меня толпой все навалитесь, у вас хрен что получится! И еще: если чего-то начнется, я тебе первому шею сверну. А потом займусь остальными…
Мы посмотрели друг другу в глаза. Савчук не выдержал, сплюнул в сторону и, круто развернувшись на месте, ушел.
Со стороны могло показаться, что он выиграл словесный поединок.
3
В начале августа, в одно из воскресений, меня все-таки поставили дневальным по казарме.
Дежурство сдавал дагестанец из второго взвода. Он протянул мне нарукавную повязку, но я отрицательно покачал головой:
– Смотри! – на полу умывальной комнаты блестели лужи мыльной воды, в предбаннике осталась грязь от сапог, коридор тоже требовалось как минимум подмести. – Я, что ли, за тебя убирать должен?
– Зачем? – Дагестанец искренне удивился. – Не-е-е! Вот…
Он подвел меня к открытой двери, и я увидел Телятникова и Кузякина, уныло шедших через двор с бачком отходов из кухни.
– Они уберут!
Поскольку я ничего не сказал, он воспринял это как согласие. Но решил, наверное, что мне неловко самому заставлять земляков, и решил оказать помощь. Вышел на крыльцо, пронзительно свистнул и, когда Телятников обернулся, махнул рукой:
– Сюда иди!
Схватив за плечо, я втащил дагестанца обратно и закрыл дверь. Он хотел вырваться, но я держал крепко.
– Ты что, ох…ел? Ох…ел, да? – по-русски он ругался, как иностранец, которого научили матерным словам, не объяснив их значения. – Ё… твою мать!
Я встряхнул его, подтянул ближе к себе и внятно произнес фразу на табасаранском языке, которой некоторые дагестанцы иногда шутливо перебрасывались друг с другом. Что-то вроде: «Я твоего папу… я твою маму … я твоих братьев … и тебя сейчас …»
Он поперхнулся на полуслове, а потом вдруг наклонил голову и цапнул меня зубами за кисть. Я разжал руку, он отскочил, прошипел какие-то ругательства и скрылся в глубине казармы. Догонять его я не стал. Поднял с пола и бросил на тумбочку красную повязку дневального и прошел в кубрик.
На своей кровати, не раздевшись и не сняв даже ремня, храпел Бальчис. Он опять где-то пропадал ночью и появился только к окончанию завтрака, весь какой-то задумчивый и невыспавшийся.
Интересно, куда он таскается? Не к Оксане ли, часом? Или к сговорчивой буфетчице Люде? Ерунда, в таком маленьком городке утаить подобное невозможно, а офицеры, я думаю, давно бы ему объяснили, каково ублажать чужих жен и дочерей генералов. Бегунцов, правда, ходит. Ну, так Бегунцов лейтенант, а не сержант срочной службы, и потом, может быть, он намерен жениться… Оксана Ярыга… Ярыга… Где же ее папа служит? Мне такой звучной фамилии в сочетании с генеральским званием слышать не приходилось. Может, он в другом округе или вообще в Москве? Или вовсе не генерал, просто «пирату» приятнее думать, что он подглядывает не просто за русской блондинкой, а за дочерью большого начальника? Вернется в свой кишлак и станет рассказывать, как генеральская дочь ему показывала стриптиз. Правда, он и слова такого, наверное, в жизни не слышал и никогда не услышит…
Я плюхнулся на свою койку. Чем закончится мое дежурство по казарме? Разборкой с черными или объяснением с Пекушем? Наплевать! Я устроился поудобнее и заложил ногу на ногу…
По коридору к выходу из казармы прошаркал Низам. Не замедляя шаг, посмотрел на меня из-под густых бровей и скрылся за углом. Что у него за походка такая? Выпендривается или ноги больные? Низам мелькнул за окном и окончательно пропал из моего поля зрения.
Вскоре ушли отпущенные в увольнение, и в казарме стало совсем тихо. Бальчис перевернулся на другой бок, почмокал и захрапел громче прежнего.
Я лежал, думал о всяком и через какое-то время вдруг принял решение подать рапорт о переводе в Афган. Лучше настоящая война, чем эта херня, которая творится у нас. Смотрящие, опущенные… И ради этого я сам пришел в военкомат? Тренировки – чистейшая фикция. Они годятся для поддержания общей формы, но никакого спортивного роста я не получу. Наоборот, из-за отсутствия достойных противников мой уровень заметно понизится. Осенние соревнования? Я уже не верил, что из этого выйдет что-нибудь путное. Они будут напоминать серьезный турнир ровно настолько, насколько бардак, в который я загремел, напоминает нормальную армию. Правда, в Афгане, наверное, мне не дадут отпуск. Но если мне суждено быть убитым, много ли радости от того, что я один раз подержу на руках своего сына?
Я увидел, как в казарму заходит «пират». Никогда раньше он здесь не появлялся. К кому его принесло?
Оказалось, ко
