попыталась меня отговорить, но я не слушал ее аргументов. Как не слушал и Кушнера, который вторил ей неуверенным голосом и робко призывал меня не совершать глупостей. Очередное сравнение с Добрыниным вывело меня из себя. Я взорвался, накричал и буквально выставил Кушнера за порог. Когда я остыл, Инга сказала:
– У нас будет ребенок.
– Что? Это точно?
– Нет, приблизительно! Но тебе, как я понимаю, он совершенно не нужен.
– Это еще почему?
– Потому что ты только о себе думаешь. Вместо того чтобы заниматься семьей, ты захотел поиграть в солдатики. Или теперь ты изменишь решение?
– Нет.
– Почему?
– Потому что я не хочу делать то, чего потом буду стыдиться.
– Господи, какой ты дурак!
Благодаря кушнеровским родственникам наш брак зарегистрировали в районном ЗАГСе без очереди. Свадьбу отметили в «Сказке». Гостей было мало. Иногда я перехватывал направленный на Мастера взгляд Инги. Если бы взглядом можно было убить, у нее бы это получилось.
Холоновский каким-то образом узнал об этом событии и прислал в подарок дорогой столовый сервиз. Открытку с поздравлениями я разорвал, но разбить сервиз не позволила Инга. Наверное, я плохо старался – все-таки Холоновский был чем-то мне симпатичен, и чем больше времени проходило со дня нашей встречи, тем спокойнее я к нему относился.
А через неделю я уже трясся в плацкартном вагоне, пил водку и вместе со всеми орал, что мы покажем Кавказу, что такое настоящий русский характер…
2
Из карцера меня выпустил Пекуш. Был вечер вторника, уже начинало темнеть. Командир взвода смотрел, как всегда, немного насмешливо.
– Куда меня теперь, на «губу»? – спросил я, выходя в хозяйственный дворик.
– «Губа» подождет. Пошли, поговорим.
Он отвел меня в штаб. Я был здесь впервые. В длинном пустом коридоре оказалось неожиданно громкое эхо. Я взглянул на стенд «Боевой путь нашей части». Оказалась, в годы войны она была пехотным полком и почти дошла до Берлина.
Пекуш отпер дверь и пропустил меня в маленький кабинет. На письменном столе горела лампа под зеленым абажуром и лежала порванная книга в жесткой обложке. Я заметил название: «Современный албанский детектив».
Пекуш указал мне на жесткий стул перед столом, а когда я сел, прислонился к широкому подоконнику и скрестил на груди руки.
– На хрена ты из казармы сбежал, когда был дневальным?
– Так получилось.
– Жена приезжала? Зачем было бегать? Подошел бы ко мне, я бы дал увольнительную.
– Вас не было.
– Вот так всегда с вами! Подождать, что ли, было нельзя? Что за спешка? Между прочим, командир всерьез хотел законопатить тебя на гауптвахту.
Пауза, которой Пекуш сопроводил это фразу, очевидно, подразумевала, что только благодаря его своевременному вмешательству я избежал сурового наказания.
Я пожал плечами:
– Ничего, как-нибудь пережил бы.
– Наверное, пережил бы. А оно тебе надо? Там за сорок пять секунд надо добежать из камеры до сортира, оправиться и вернуться обратно. Строевые занятия на плацу – босиком. Каждые два дня строевой смотр. Какая камера тише других «печатает шаг» – всю следующую ночь занимается строевой подготовкой. Когда в караул заступают десантники, они устраивают тренировки по рукопашному бою, а если у кого-то неуставная прическа или слишком длинный язык – стригут налысо штык-ножом. Иногда вместе со скальпом… Ты бы со своим характером нахватал там лишних суток и вернулся бы инвалидом. А ты мне нужен целым и невредимым. Я на тебя рассчитываю, Ордынский. Пятнадцатого октября начнутся соревнования. Ты должен победить. Характера тебе не занимать, навыки тоже имеются.
– Я-то, может, и выиграю. А остальные?
– Не переживай, против нас тоже не великие мастера будут сражаться. С завтрашнего дня начинаешь тренироваться самостоятельно. Бальчису я все объяснил, он обеспечит условия и спарринг-партнеров… Кстати, я не пойму, что у тебя за трения постоянно с Лысенкой?
– Никаких трений, товарищ старший лейтенант.
– Ладно, я что, не замечаю? Постарайся без этого, хорошо?
– Приложу все усилия.
– Вот и договорились. Договорились?
Я неопределенно кивнул.
– Слушай, Ордынский, мы ведь все-таки в армии, а я твой непосредственный командир. Проявляй ко мне чуточку уважения, хорошо?
Я снова кивнул. Пекуш насмешливо чертыхнулся и снял трубку с телефонного аппарата на столе:
– Алло, Саня! Организуй мне, пожалуйста, выход на межгород. Все, жду… Держи!
Последнее адресовалось мне. Я недоуменно взял трубку:
– Зачем?
– Домой позвони. Узнай, как жена доехала. У тебя ровно минута. – Пекуш постучал пальцем по циферблату наручных часов и вышел за дверь.
Поражаясь его деликатности, я набрал номер. Повезло, Инга было дома и быстро ответила. Они с Кушнером долетели нормально, чувствует она себя хорошо, сегодня ходила к врачу. О большем мы поговорить не успели, нас разъединили раньше, чем истекла выделенная Пекушем минута. Перезванивать я не стал.
Я в общем-то не сомневался, что они успешно доберутся до Ленинграда, но получить тому подтверждение было приятно. Значит, дома все в порядке. И у меня жизнь, похоже, начинает налаживаться.
Пришел Пекуш:
– Позвонил? Молодец. Крепкий тыл – это главное. Тогда ничего не отвлекает от службы. Топай в казарму, выспись, как следует, а завтра начнешь готовиться к подвигу.
3
Я не начал готовиться к подвигу.
Я оказался в санчасти.
Под утро меня растолкал Андрюха Лысенко:
– Вставай, с тобой поговорить хотят.
– Кто?
Он ухмыльнулся и отошел. Я сел на кровати, потер лицо. Кузякин и Телятников крепко спали, Бальчиса опять не было. Кузякин похрапывал. Я тихо свистнул в его сторону, и храп прекратился. Я встал и начал одеваться. Лысенко стоял у выхода из кубрика и нервно посматривал то на меня, то в коридор, который почему-то был освещен темнее, чем обычно.
Следовало бы взять Лысенко за горло и разузнать, кто и по какому поводу собрался со мной разговаривать. Но я подумал, что и так это знаю. Савчук, кто же еще? Савчук и, может быть, Низам.
Пока я высиживал в карцере, Лысенко забрал у Телятникова выданные нам на «пересылке» новенькие сапоги, а взамен бросил заношенные, с кривыми каблуками и трещинами. Для чего они понадобились Андрею, Максим не знал. Вроде бы так приказал сделать Савчук.
– А Бальчис чего? Он же не мог не заметить…
– Он и заметил. Спросил, куда я дел новые сапоги.
– И чего?..
– Я сказал, потерял. Вернее, утром проснулся, а вместо моих эти стоят.
– Ну а он?
Прежде чем Телятников ответил, хихикнул Кузякин:
– Бальчис сказал, что если Максу предложат в задницу трахнуть, он ответит «пожалуйста».
– Так и будет когда-нибудь…
Я не собирался идти к Лысенко и учинять с него спрос, но так получилось, что мы столкнулись у входа в казарму, и я сказал ему:
– Ты не слишком оху…ваешь, Андрей? Сбавь обороты!
– А тебе, видать, карцер понравился? Смотри, как бы на настоящую гауптвахту не загреметь. Меняйлов-то еще помнит, как ты отличился!
Этим все и закончилось, но я подумал, что разговор будет иметь продолжение. Видать, сейчас оно и наступило. Ну и прекрасно! У меня по этой сладкой парочке с Западной Украины давно руки чесались. Пекуш сказал начинать самостоятельные тренировки, готовиться к соревнованиям? Вот сейчас первая такая тренировка и состоится.
Я распалял себя и угрожающе щурился на Лысенко, но в глубине души чувствовал смутную тревогу. Если меня ждет Низам, дело может кончиться плохо. Вряд ли он решит драться со мной, а даже если такое случится, я его одолею. Но что будет потом?
Я повесил застегнутый ремень на плечо:
– Ну, пошли, поговорим!
В предбаннике казармы никого не было, дверь на улицу оказалась открыта. Мне показалось, что фонари, кое-где освещавшие территорию части, горят
