— Я занимаюсь алмазным бизнесом, — впервые, наверно, за всю свою политическую карьеру Джеббс сказал хоть полправды.
— О, как интересно, — запел поэт микрофона, кавычек и шестизначных гонораров.
Джеббс уже научился победно улыбаться, но он еще не понимал до конца, кому он собрался перейти дорогу. Не думаю также, что ему так уж нужно было это кресло. Не думаю, что он прямо так все спланировал — он был человек порыва, человек идеи, он заражался ею и заражал остальных, шел к ней, а чаще бежал, и всегда из спортивного интереса. Деньги были для него не целью сами по себе, так и должность президента манила его не своим содержанием, а трудностью достижения. Джеббс был спортсмен, игрок. Но те, с кем он решил потягаться, были не игроки и не спортсмены, они были охотники и хищники одновременно и вокруг Джеббса начала затягиваться петля. Большому бизнесу, различным фондам и организациям, на поддержку которых рассчитывал Джеббс и его пока еще не очень высокий рейтинг, было приказано в довольно ультимативной форме ее не оказывать. За его королевским номером в гостинице следили и когда выследили, как туда входила одна бывшая нью-йоркская проститутка скандинавского происхождения, то тут же выбили двери и запустили внутрь журналистов, папарацци и полицию. Проституткой, естественно, оказалась Эльза. Пришлось Джеббсу со спущенными штанами долго объяснять собравшейся публике, что это его… невеста. На следующий день было достаточно срочно объявлено об их скорой свадьбе. В тот день все викинги в Валгалле напились с особой тщательностью. Отработанная с годами спецслужбами подсечка на этот раз не сработала и рейтинг Джеббса практически не пошатнулся. Зато очень серьезно начал расшатываться рынок необработанных алмазов. Джеббс и до этого своими большими сливами камней раскачивал лодку стабильности ювелирного рынка, ну а в разгар президентской гонки он начал такими партиями скидывать алмазы по бросовым ценам, что та начала черпать своими бортами воду из океана хаоса и цены на алмазы стремительно пошли вниз. Кто-то там что-то еще пытался удержать и контролировать, но не долго — дня два. Затем Джеббс увидел, что беднеет практически на глазах, и решил одним махом избавиться от становящихся неликвидными активов и начал сдавать все сразу. Стекляшек к тому времени уменьшилось в вагоне максимум на лопатный штык, так что Джеббс сбывал практически годовой объем добычи за один день. Рынок, естественно, такого издевательства не выдержал и рухнул в полчаса. Торги закрыли, начали расследование, паника началась сама собой, пошли слухи, что все алмазы теперь фальшивые и добывают их теперь где-то экскаваторами, как соль. Из котировок товарных бирж убрали алмазную номинацию, в ювелирных мастерских бриллианты стали стоить дешевле оправ, добычу и обработку прекратили. Многие застрелились, но большинству пострадавших хотелось просто повесить виновного, предварительно выцарапав ему глаза. Его быстро нашли, и на этот раз не ошиблись. ЮАР потребовала его выдачи. Затем Ботсвана, Ангола, Россия и даже соседняя Канада просила прислать ей хоть несколько кусочков Джеббса. Американская общественность, наигравшись диковинкой, отвернулась от человека, пошатнувшего экономические устои. Фемида быстренько завела дело, и кто надо шепнул доверительно Джеббсу, что до ареста осталось не долго, и он, успев лишь упаковать в чемодан свои знаменитые к тому времени уже триста галстуков, в срочном порядке отбыл в Европу. Его, естественно, тут же вызвали в Штатах на допрос, а тут же сразу — скандал, тут же заявление в международный розыск. И как по нотам разыгранного Джеббса, не успевшего даже еще приземлиться на Лазурном берегу, опять показывали по всем каналам, но уже не как кандидата, а как «разыскивается Интерполом…». Джеббс о чем-то подобном догадывался, поэтому первое такси с Эльзой и Маком пустил вперед, в замок, а сам с чемоданом обещал приехать чуть позже. Через два часа он позвонил в замок и попросил мистера или миссис Джеббс к телефону, ему ответили, что мистер Джеббс слушает. Первый мистер Джеббс тут же повесил трубку, сжег в туалете свой американский паспорт, достал другой, одной маленькой, бедной, но очень гордой африканской страны и купил билет в один конец. Уже через двенадцать часов он появился на пороге моего кабинета без усов и шляпы, бледный, без улыбки, но с чемоданом и заявленными еще раньше тремястами галстуками.
После первой бутылки виски он сказал, что ни о чем не жалеет. После второй, что, будучи даже одним из самых богатых людей на земле, он не был счастлив. После третьей он наверняка что-то еще говорил, но я уже не помню, потому что не мог позволить живому человеку напиваться в одиночестве. Четвертую бутылку я тоже уже не помню, но она наверняка была. В наступившей примерно в это время темноте я всю ночь падал на дно алмазной шахты, но так до него и не долетел. Утром я проснулся лежа на полу и ощутил, что моя голова не вмещается в комнату. Джеббс был бодрее, выбрит, но по-прежнему бледен. Он взял свой чемодан, спросил: «А как здоровье Джима?» и вышел. Больше я его никогда не видел. Уверен, что он, начав с этого чемодана с уцелевшей коллекцией галстуков и пути коммивояжера, добьется многого, но сделает это сам и будет счастлив.
Ближе к обеду, когда моя голова уменьшилась, чтобы помещаться в дверной проем, и я начал хоть боком и на цыпочках, но перемещаться по помещениям, прибыло новое горе в виде бесподобной Эльзы. Ее отпустили под подписку о невыезде, и она сразу же сбежала к нам, тем не менее соврав мне, что у них с Джеббсом все прекрасно, и она просто приехала нас проведать. Когда я сказал, что все знаю, она разрыдалась, бросилась мне на шею, чуть не свернув ее, и надолбила сотню мелких отверстий в голове, так что сквозняк мог насвистывать через них какие-то простые мелодии. У Елен в тот день так сильно разболелась голова, причем намного сильнее, чем до этого, когда приезжал Джеббс, так что она просила передать, что не только не сможет спуститься вниз, но и будет не в состоянии никого принять как минимум неделю. Диагноз, который, услышав состояние Елен, поставила ей Эльза, я не могу дословно привести на страницах этой не до конца еще пошлой книги, но там было очень много слов по-латыни, хотя некоторые из них были мне знакомы и означали преимущественно различные части мужского и женского тела.
Послонявшись пару дней по дворцу и поняв, что до нее здесь мало кому есть дело, не дождавшись сдвигов в сторону улучшения здоровья запершейся в своей комнате Елен, Эльза, пособирав у женской половины сотрудников немного одежды в долг, отчалила в Порт, то ли на поиски Наоми, то ли подзабытого уже всеми мистера Клеменса, бывшего руководителя миссии. Не знаю, кого она встретила первым или не встретила никого, но вскоре, говорят, ее видели там пустившей корни и занимавшейся привычным, правда, немного подзабытым последними карьерными всплесками ремеслом. Перед уходом она заглянула ко мне, чмокнула в гульку, улыбнулась и почему-то тоже спросила: «А как здоровье Джима?» Зачем им всем вдруг так далось его здоровье, я не мог понять. Мне тут принесли как раз счет за воду, так что мне стало не до них. Когда враг перестает быть врагом, ты начинаешь видеть, что это тоже человек.
К вечеру заметно полегчало Елен и она смогла самостоятельно спуститься вниз и улыбнуться еще на лестнице такой улыбкой, за которую в давнишние времена легко можно было отдать и коня, и полцарства, и свою голову. Первое, что она спросила, перестав скалить зубы, не вернулся ли Джим, она о нем начала беспокоиться. Не успел я ответить, как мне принесли счет за электричество, и я совсем перестал думать, о чем-либо другом.
Джима принесли через два дня, очень горячего и сильно кашляющего. Он не нашел ничего лучшего, как помочь каким-то крестьянам чистить оросительный канал, стоя целый день по колено в воде, получив за это в награду простуду, а затем и пневмонию. Его уложили в постель, врач сказал, что положение больного неприятное (я после этого поправил Джиму подушку), но ничего опасного нет и что в наше время пневмония редко заканчивается летальным исходом. Джим полностью с ним согласился и на следующее утро умер. Он лежал в кровати с таким умиротворенным видом, будто спал, женщины кругом голосили, а я не мог понять, в чем дело, считая, что Джимми надо попросту хорошенько растолкать. Елен, первая нарядившаяся в траур, суетилась, поспешно отдавая распоряжения о похоронах и о снятии посмертной маски: «Это для памятника», — уточнила она. Я выглянул в окно и увидел пустующий второй год постамент в центре дворцовой площади Свободы, где до этого стояло каменное воплощение бывшего хозяина этой страны, которое тогда свалили с помощью тросов и бульдозера на второй день апельсинового путча… А Джима не повезли даже в больницу — ведь «от пневмонии в наше время умирают редко»… Я представил, как на этом месте стоит огромный и белый Джим Гаррисон в своем обычном балахоне и тянет руки то ли к собравшимся внизу людям, то ли к восходящему солнцу, и мне стало смешно, и я захотел поделиться этой шуткой с самим Джимом. Я обернулся с улыбкой и увидел его лежащего на кровати. Елен, хлопотавшая над ним, глянула на меня исподлобья и моя улыбка сползла в карман. Я вышел.
