В этот момент в двери начал проворачиваться ключ, и мой спаситель быстренько прыгнул в кровать, отвернулся к стенке, накрывшись одеялом и очень натурально, даже для меня, зарыдал. Я едва успел спрятать письмо Джима в нагрудный карман и шагнул из камеры, наклонив голову, в открывшуюся дверь. Надзиратель слишком долго закрывал сначала камеру, потом шел не спеша по коридору, потом открывал сначала одну решетчатую дверь, потом закрывал ее, потом снова шел, а я весь дергался сзади, стараясь не наступить ему на пятки. Потом была еще одна дверь, потом снова коридор и снова дверь. Мне начало казаться, что прежде чем я выйду за пределы тюрьмы, у меня закончится отведенное время на побег. Но все в жизни, в том числе и самая длинная тюрьма рано или поздно заканчивается, и я вышел на залитый солнцем двор. От ворот до ближайшего угла я еще шел, сдерживая себя и свое сердце, бившееся уже где-то в районе кадыка, но едва завернув, побежал. Через три квартала я запыхался и снова перешел на шаг, но все равно достаточно быстрый. Отдышавшись, снова побежал. Через час я выбрался из города и начал углубляться в пустыню, держа примерно направление в сторону Порта. С собой у меня была лишь украденная мимоходом с уличного лотка бутылка воды. Я не знал, где и как буду добывать еще воду и еду и что я буду говорить, если меня встретит в пути патруль, но я знал лишь одно — что я дойду. Дойду и уеду из этой страны навсегда, домой, что меня больше здесь ничего не держит. И я действительно хочу домой, очень сильно и поэтому обязательно дойду.
Я шел до темноты, а потом свалился без сил спать прямо на землю. На следующее утро я проснулся от ломоты во всем теле — мышцы отвыкли от даже таких нагрузок, и молочная кислота вытворяла в них черт-те что. Но, тем не менее, я поднялся и шел целый день, не сделав ни одного привала. Ближе к вечеру я увидел первое встретившееся мне на пути большое дерево, и понял, что если хоть немного не отдохну, то сил идти дальше у меня уже не будет. Я сел в его жиденькую тень, оперся спиной о ствол и вытянул гудящие ноги. Я не знал, как называется эта полувысохшая большая палка, торчащая посреди пустыни, но мне было хорошо сидеть под ней. Джимми наверняка знает ее название, но его рядом не было, чтобы спросить. И тут я вспомнил о письме. Неуверенными и слегка подрагивающими руками я вскрыл ставший еще более мятым и слегка мокрым от пота конверт и принялся читать:
«Дорогой Билли! Не знаю, получишь ли ты это письмо, но мне просто необходимо его написать, потому что это последнее, что я могу сделать в этой жизни, а так как сделал я и так слишком мало всего, и то не до конца, так допишу хоть это письмо.
Я завтра умру. Говорят, что люди иногда чувствуют приближение своей смерти. Не знаю, по-моему, это все ерунда, по крайней мере я ничего такого не чувствую, просто знаю, что завтра умру.
Я знаю, что после моей смерти меня назовут мессией, пророком и еще черт знает кем. Обязательно поставят памятник или даже несколько. Ерунда только все это. Никем таким особенным я себя не ощущаю. Просто мне открылась истина. Или я ее сам открыл? Но, все-таки, скорее всего — мне ее открыли…
Зачем ты живешь? Для чего? Помнишь, я одно время донимал тебя постоянно этими вопросами? Так вот, это я не тебя спрашивал, а себя! Потом перестал, потому что понял, что в этом, наверно, и заключается часть смысла жизни: постоянно ставить перед собой этот вопрос и пробовать находить на него ответ, и как только ответ начинает проявляться и укрепляться в тебе — спрашивать вновь! Только так. Да, только так можно прожить жизнь хоть с каким-то смыслом и каким-то ростом и стремлением хоть куда-то…
Человек рожден, чтобы быть свободным — это главное. Никто и ничто не вправе лишать его свободы. Она дороже всего и, естественно, дороже жизни. Но это не значит, что человек не может пожертвовать своей свободой во имя чего-то или кого-то, и имя этой жертвы — любовь…
Извини, что пишу так сумбурно и неразборчиво, хочу сказать что-то важное, но мысли путаются, а руки дрожат. Мысль, ее ведь вообще невозможно выразить словами, ее можно только понять, а вот точно записать, увы. Тонны бумаги перевели, чтобы описать любовь, а точно до сих пор еще никто не смог. Но мысль, чувство любви, стреляет в голове мгновенно и оно знакомо всем, все его понимают и чувствовали хотя бы раз в жизни, но вот описать никто не может, веками пишут, а до сих пор не могут описать точно…
Так, что еще… Я против всяких религий, я за свободу веры. Религия это клетка для птицы, для души, для свободы. Религия — это любовь с оговорками и неприятием тех, кто думает иначе. А вера — это безграничное небо, где можно свободно парить, любя, не втискивая себя ни в какие рамки и догматы. Вера — это прямое общение человека с Богом, это поиск человеком Бога вокруг себя и внутри себя. Религию придумали люди, пытаясь объяснить то, чего они не в состоянии понять. Раньше, когда люди не могли объяснить явлений, которые они видели вокруг себя, то они все приписывали Богу или богам и религия властвовала безраздельно, везде за пределами человеческого, недалекого тогда еще понимания. Но люди начали бурить землю, пускать ракеты и в ранее предполагаемых местах ни рая, ни ада обнаружено не было, и религия отступила, что-то невнятно бормоча про метафизику и другие измерения. Когда папуасы увидели Кука, не вписывающегося со своим кораблем в их представление о мире, то ему сразу же приписали божественное происхождение. А он смотрел на них и не мог ничего объяснить, и крутил пальцем у виска. Но они его не понимали, а даже если бы и понимали, то не поверили бы и наверняка съели. Хотя они вроде его и так съели. У муравьев тоже возникает свое представление о сапоге, которым вы случайно наступили на их дом в лесу. И почти наверняка они впишут этот сапог в свое мировоззрение, приняв его за божественное проявление. И мы вот как те папуасы, ползаем по крылу самолета, не понимая, кто это, думая, что это, наверное, и есть наш бог. А летчики стучат нам в иллюминатор и грозят штатным оружием, потому что мы мешаем им взлететь. Человек в силу ограниченности своего познания никогда не сможет до конца охватить и осознать понятие Бога, Творца. Он может лишь понять какую-то маленькую толику, вписать ее в свою пирамидальную иерархическую модель мировоздания [так у автора. — Прим. верстальщика], причем водрузив эту часть на самый верх, таращась на нее в страхе и бухаясь на колени. А Он смотрит на все это — на нас, муравьев, ползающих по его подошве и почитающих ее за бога, и понимает, что ничего нам объяснить не сможет никогда. Хотя Он сам нас и породил, но если мы не в состоянии понять, что не надо жрать и гробить самих себя и себе подобных, то тратить время на другие объяснения нет никакого смысла. Поэтому Он вот так и стоит на одной ноге и просто наблюдает, но когда-нибудь Ему ведь может и надоесть, и он захочет опустить свой сапог на землю.
И вообще не надо думать, что мы такие уж особенные и исключительные. Это я тебе, человеческая цивилизация! Кто я? Я — Джим Гаррисон, со страниц этого письма заявляю — перестаньте считать себя эксклюзивными: это типа наша вселенная, это наш персональный Творец и мы у него единственные! Если мы такие у него единственные и любимые, то почему тогда он нас поселил не в центре вселенной, а задвинул подальше, на задворки, в заштатную галактику? Птолемей и все папы веками били себя и друг друга в грудь, что мир геоцентричен, а потом раз и дудки — он оказывается хренокак-центричен, а Земля находится в далекой задницеокружности. Судя по нашему расположению, мы максимум Его внучатые племянники, и то наверняка незаконнорожденные птенцы, вот нас и убрали с глаз долой подальше и даже особо не приглядывают, потому-то у нас и такой бардак.
В общем, сказать я могу много еще чего, вот написать — сил уже нет. Прощай, Билли! Поцелуй за меня, если сможешь, моих папу и маму и попроси их не сердиться на своего непутевого сына. Дяде и тетушке Джинждер…
Дорогой Билли!»
Письмо почему-то заканчивалось, так же, как и начиналось, а затем шла подпись: «Твой Джим». И всё, дальше только белая бумага и пустота. И в этот самый момент Джим Гаррисон для меня умер. Нет, я знал, что он умер еще месяц назад, но дочитав письмо до конца, я отчетливо ощутил, что его больше нет и никогда уже не будет. И защипало глаза.
Я положил письмо очень глубоко в карман, поднялся и пошел в сторону дома. Идти мне еще далеко и надо торопиться: ночь в Африке наступает очень быстро.
Информация издателя
ББК 84(4УКР)
С31
Художник-оформитель Л. П. Вировец
Инициатива издания принадлежит компании «435 ФИЛМС»
Сенцов О. Г.
СЗ1 Купите книгу — она смешная. Ненаучно-популярный роман с элементами юмора / Олег Сенцов; худож. — оформитель Л. П. Вировец. — Харьков: Фолио, 2016. — 219 с.
