Израилевна. Эти степенные пожилые люди и представить себе не могли, что их праправнуком окажется такое существо, как Рафаэль Рафикович, пусть и сами генетической полноценностью не отличались. Всю жизнь, как отец, как и отец отца, проработав сапожником, Яков Моисеевич мечтал о том, чтобы его сыновья, не все, но хотя бы один из трёх стоящих на фотографии за спиной мужчины, Илья, Арон и Соломон, продолжили семейное ремесло, и, может быть, когда-нибудь их дела приобретут такой размах, что они смогут открыть обувную фабрику. О большем он мечтать не мог, и уж тем более не мог подумать, что праправнук будет преподавать в возглавляемом им образовательном центре, в котором повышали квалификацию областные чиновники.
Справа от супружеской пары сидел младший брат Якова Моисеевича с женой, слева – его сестра с мужем, за ними стояли их дети, однако они никакого участия в последующем не принимают. Стоит только обратить внимание на девочку с миловидной внешностью в грязно-сером платье (таким оно казалось на выцветшей фотографии), расположившуюся на коленках подле своего престарелого отца. Звали её Инесса, очень вычурно для столь простой семьи, ребёнку было тогда 10 лет, это прабабушка Рафаэля Рафиковича. Рядом с ней в такой же позе сидел мальчик чуть постарше, троюродный брат Михаил, за которого её планировали выдать замуж. Он широко улыбался щербатым ртом. Инесса Яковлевна всю жизнь при каждом удобном случае пересказывала историю о том, как сделали данную фотографию, как много она значила и сколько с ней связано семейных воспоминаний, даже Рафаэль Рафикович успел её услышать. Дегенерат застал прабабку в живых, однако, будучи совсем маленьким, ничего не понял и не запомнил. Прабабка одними и теми же словами тараторила о том, как её папа договаривался с фотографом, не желавшем снимать евреев, как ему пришлось накидывать цену, как торжественно и ответственно собиралась родня, но некая Анна, вышедшая замуж за какого-то ювелира из Харькова, всё равно не смогла приехать, как Михаил пропал перед самым фотографированием и его долго не могли найти, а оказалось, он так шутил, выскользнул в переулок с чёрного хода, как его родители и обе сестры волновались, что тот их опозорит, как она сама была ни жива, ни мертва, боясь шелохнуться и получиться уродиной, и ещё массу мелких подробностей, на которые никто не обращал внимания, поскольку те лились из беззубого рта 90-летней старухи.
Получив начальное образование в школе при синагоге, Инесса Яковлевна, как и планировалось её родителями, вышла за своего Михаила Давидовича, заимевшего к моменту свадьбы небольшую лавку, в которой он торговал тканями и принадлежностями для шитья. Жили они хорошо, дружно, жена работала мало, ибо постоянно была на сносях, родив к 25 годам четверых, и всё бы ничего, но лавку спалили в 1906 г., когда на свет только-только появилась их младшая дочь Сима. С ней на руках женщина, простоволосой и в одной рубахе, бегала ночью смотреть на пожар, рыдая и причитая, а та ей аккомпанировала писклявым голосочком в унисон двум братьям пяти и семи лет и сестре 3 лет отроду. Потрясение для еврейской семьи, потерявшей в том пожаре несколько сот рублей товаром плюс саму лавку, было, конечно, колоссальным, однако, если отбросить мелочную скаредность закомплексованных ничтожеств, потеря оказалась не столь велика, как им казалось. Лавка выгорела только внутри, кирпичные стены устояли. Через несколько дней напряжённой работы всем семейством, а помочь было некому, поскольку погорельцев оказалось много и каждый занимался собственными проблемами, когда даже трёхлетняя Маша больше для вида нежели помощи, перемазавшись в саже, собирала чёрные угольки и неуклюже кидала их в вёдра, на пару выносившиеся её старшими братьями, внутренности и внешний вид лавки привели в порядок, стены отмыли, а знакомый плотник-еврей за сходную цену сколотил новый прилавок. Встал вопрос, чем торговать и откуда взять деньги на новый товар, поскольку начальный капитал состоял в основном из средств, выделенных жениху отцом и подаренных на свадьбу супружеской четы. Скрепя сердцем, Михаил Давидович взял в долг у другого еврея, занимавшегося в том числе мелким ростовщичеством, взял скромно и под невысокий процент, переживая необходимость его уплаты как смерть ребёнка, но товар, им стали канцелярские принадлежности, бумага и мыло, купил скудный, ибо заём, повторимся, был небольшим. Через некоторое время поняв, что торговля не окупается, он начал кое-что брать на реализацию и, имея с чужих товаров ещё меньше, стал всё больше и больше нервничать, дело ему перестало нравиться, семья вела полунищенское, полуголодное существование, дети и жена ходили в обносках, они экономили каждую копейку, благо, зимы на юге окраины не такие суровые как в остальной России. Более того, даже выплатив долг, Михаил Давидович продолжал попрекать домочадцев, будто нарочно стараясь разбередить только-только зажившую рану, что они живут на чужие деньги, что ничего своего у них нет, и им надо готовиться к тому, что в любой момент вся семья окажется на улице.
Так прошло 10 с лишним лет, глаза Инессы Яковлевны не высыхали, постоянный гнёт, несчастье и работа состарили её раньше времени, за повседневными заботами она и думать забыла о том, чему научилась в школе. Примерно к тому времени относится и ещё одна фотография на стене, под той, на которой изображена их некогда счастливая семья. На небольшом куске картона в сине-зелёных тонах стоял почти лысый мужчина средних лет с беспокойными глазами и женщина в платке с безвольно опущенными руками и потухшим взглядом, сочащимся из впалых глазниц, окаймлённых синяками. Потеря преувеличенно ценимого материального благосостояния способна сделать из цветущих и любящих друг друга людей жалких призраков, раздавленных судьбой. Имелась и ещё одна фотография, сделанная тогда же, на которой супружеская пара была со своими четырьмя детьми, но она потерялась в гражданскую войну.
На следующую ночь после падения Империи лавку Михаила Давидовича разграбили и подожгли во второй раз, но теперь никто и не думал её тушить, и никто не бегал вокруг неё с причитаниями. Множество зевак постояло неподалёку на лёгком морозце, любуясь, как улетают искры в прозрачное февральское небо, и разошлось по окончании представления. Внешне Михаил Давидович воспринял произошедшее спокойно, но внутренне окончательно отчаялся. Глядя на то, что происходило вокруг, он принял решение уехать из страны, как незадолго до войны поступили братья Инессы Яковлевны Арон и Соломон, что издревле заведено у евреев. Единственное, о чём жалел мужчина, так это о том, что ему не удастся много прихватить с собой из России. Было условлено, что он со старшим сыном поедет в Канаду, обустроится там, после чего вернётся за
