месяца не таскаться после работы в военкомат на окраине города для бесполезного обучения приёмам оказания первой медицинской помощи пострадавшим при боевых действиях. Ей этого очень не хотелось, впереди было лето.
«Женщина, перестаньте заглядывать, закройте дверь и ждите. У нас с товарищем совещание», – осадила её начальничка, к которой она пришла. Раиса Самуиловна покорно закрыла дверь и села, продолжая безропотно ждать. Однако Рафик Альбертович, почувствовав вдруг неловкость перед совершенно незнакомой ему женщиной, прекратил разговор, вышел и даже извинился, чего никогда ранее себе не позволял. И Раиса Самуиловна от его слов внезапно воспрянула духом, вяло, случайно и ненадолго. Несколько дней они не выходили друг у друга из головы, но потом всё забылось. Глупо мечтать о человеке, которого видел раз в жизни и наверняка никогда более не встретишь.
Через три недели, возвращаясь за готовым документом за подписью проректора по военной подготовке, Раиса Самуиловна всё-таки приоделась, хоть и не верила, что ей посчастливится встретить Рафика Альбертовича, который в свою очередь успел узнать у посещённой коллеги адрес, телефон, образование, семейное положение и прочее запавшей ему в душу женщины. Однако вскоре его пыл существенно угас, и он отложил их встречу на неопределённое время. Одного скоротечного свидания для замшелых неудачников было недостаточно.
Во второй раз они встретились лишь через полгода на очередном московском съезде краснорожего отребья. Он сидел в президиуме, она – в первом ряду как родственница реабилитированных лиц, заслуженно уничтоженных в период сталинской резни, чем на время приобрела почётный статус в коллективе, возможность вступить в партию и прочие жизненные блага. Её мать и бабка тогда тоже воспрянули духом, но время оттепели подходило к концу. Глаза Раисы Самуиловны и Рафика Альбертовича встретились, на дне вялых сердец закопошилось что-то почти мёртвое и забытое, в буфете за совместным чаепитием внутренняя возня продолжилась, ещё через полгода они сыграли унылую свадебку, оправдывая её убожество тем, что оба являлись людьми немолодыми, им не пристало безудержное веселье, хотя, судя по тому, как нехотя они целовались под негромкие восклицания «горько!», оно им не пристало ни в каком виде.
На предпоследней фотографии иконостаса, совместной Раисы Самуиловны и Рафика Альбертовича, в повседневной одежде сидели немолодые, уставшие от жизни люди, намеревавшиеся кое-как дотянуть вместе до могилы. Снимок делался спустя пару месяцев после свадьбы. Раиса Самуиловна недавно забеременела, но признаков этого ещё не было видно, однако по выражению искусственно улыбающихся лиц можно подумать, что эти люди состояли в совместном браке вот уже 20 лет и успели надоесть друг другу. Правда, данное впечатление обманчиво, поскольку браком они всего лишь решали несколько жизненных проблем.
Из этого моря человечьих отбросов и вышел Рафаэль Рафикович. Он присутствовал на последней фотографии. Пухлый трёхлетний мальчик в шерстяных штанах, шерстяной кофте, шапочке-будённовке, стоял в парке на фоне бордюра и деревьев, выпятив губы и растерянно смотря в камеру с выражением тотального превосходства над всем сущим на милом детском лице. Тогда это выглядело забавно и умилительно, однако мальчик подрастал, и чувство росло вместе с ним. Его так воспитывали, не предоставив ни малейших способностей чем-то подкрепить своё самомнение. Мусорные гены полностью исключали возможность для Рафаэля Рафиковича добиться чего-нибудь в жизни, а никакого крупного состояния у партийной советской недоинтеллигенции за душой не имелось, так что их выродок априори был обречён на несчастную, полную разочарований жизнь. В зрелом возрасте ощущение собственного превосходства над другими людьми, висящее в бескрайней пустоте, у стареющего мужчины, одеревеневшего в непринуждённой позе перед сборищем немолодых недоумков, в том числе и меня, в полузаброшенном помещении на глубокой окраине Москвы, выглядело чем-то пугающе неуместным.
XXXIV
«Таким образом, что мы видим в современной российской экономике? – Рафаэль Рафикович вёл диалог с классом, который давно его не слушал. Не дождавшись ответа, он как ни в чём не бывало продолжил разглагольствования космического масштаба на занятии по узко специализированному предмету, нисколько не заботясь о конечном результате, долженствующем проявиться в знаниях, которые получают его слушатели. – Колоссальный перекос в сторону государственного сектора, – ответил он на свой вопрос. – Причём, в свете последних событий и недальновидной политики конфронтации с Западом, надежда на дальнейшую приватизацию тает буквально на глазах, ибо никто не захочет и не станет продавать государственную собственность за бесценок из-за туманного будущего самой России».
«И правильно, не надо ничего приватизировать, – вяло отреагировала сидевшая у окна полная женщина в белой блузе без рукавов, обнажавшей её толстые руки. – У нас в области столько всего приватизировали, что мы до сих пор не можем подсчитать количество пустырей на месте бывших заводов».
«Отчасти вы правы, отчасти нет, – с живейшим интересом отозвался Рафаэль Рафикович. – Что производили советские заводы? Никому не нужное устаревшее барахло, поэтому в 90-х годах государство просто сняло с себя ответственность за неэффективные производства, пусть и продав их за бесценок».
«Может быть, и неэффективное, но оборудование стоило гораздо дороже, чем за него заплатили. А заплатили дешевле, чем за металлолом. Не то что грузовиками, вывозили поездами, а потом распродали с хорошей прибылью. Это во-первых. А во-вторых, массово увольняли людей. Это уже прямая забота государства. У нас в некоторых городах безработица доходила до 50 %».
«Вы зря сравниваете то время и это. Тогда стояла одна задача – переломить хребет коммунизму. И она худо-бедно была решена».
«Хребет коммунизму переломило бы процветание, а не обнищание. Последнее как раз таки к коммунизму очень предрасполагает».
Я недовольно посмотрел на ту женщину, поскольку она затягивала и без того нудное занятие.
«Вот! Вот об этом-то я и говорю. Нынешний строй загнал себя в тупик, который его вполне устраивает. Бедность населения зиждется на неэффективной экономики по причине большой доли в ней государственного сектора, но её снижение ныне представляется совершенно нереальным в силу сложившихся обстоятельств, поэтому люди будут беднеть, а значит тяготеть к сильной руке, авторитарному строю, социальной справедливости (читай, уравниловке) и продолжат терять всякую инициативу».
Я, честно говоря, опешил от его слов. И не потому, что считал их опасной крамолой, мне было плевать, а потому, что человек ругал имеющуюся политическую систему, по сути, живя за счёт её подачек. Как он выиграл конкурс на заключение контракта на наше обучение? Как он вообще решил в нём участвовать? Откуда он знал, что тот проводится? И в конце концов, не коробило ли его от общения с представителями той самой власти, которую он столь ненавидел? Справедливость впоследствии восторжествовала, но, к сожалению, как всегда косвенным образом, и самовлюблённая ругань вышла Рафаэлю Рафиковичу боком.
«Никак не могу с вами согласиться, – вставил своё веское слово сидевший у стены усатый мужчина в сером костюме. Рафаэль
