это действительно имело место. Когда с середины тридцатых люди вокруг начали исчезать, чего каждый пытался не замечать, Сима Михайловна почувствовала, что настало её время и полезла вверх. Даже расстрел сестры и брата, точнее, эвфемизм «10 лет без права переписки», её не смутил, перед войной она уже работала выпускающим редактором и нередко возвращала авторам их статьи из-за недостатка «сознательности», то бишь бранных слов. Эта бешеная дрянь в полной мере заслужила таких потомков. После войны её карьерный рост остановился, надо было пристраивать заслуженных фронтовиков. Среди нового окружения Сима Михайловна выглядела всего лишь спесивой шавкой, истерично лающей только на тех людей, по отношению к которым находилась в полной безопасности. Более того, её принялись постепенно задвигать, вводя новые должности выше той, которую она занимала, а после смерти чурки из разряда зечёвой погани, находившегося всё это время у власти, потоки кала из-под пера данной женщины и вовсе перестали кого-либо интересовать, Симу Михайловну перевели подальше от печатного слова и какого-либо влияния на содержание статей в методический отдел явно в качестве позорной ссылки.
Смерть Самуила Самуиловича она восприняла легко и потому, что он ей элементарно надоел, потеряв прежнюю привлекательность, и потому, что каким-то понятным лишь ей самой образом винила его отца, расстрелянного первым из их родни, в гибели собственного брата и сестры, не осознавая, что если бы тот и оказался повинен в чьей-нибудь гибели, то только её мужа, чего, увы, не случилось. Однако вскоре сожаление всё-таки пришло. После выхода на пенсию её с дочерью попросили освободить служебное жильё в центре Москвы, взамен предложив новострой на окраине. Сима Михайловна отказалась и переехала к матери, чья судьба складывалась независимо от дочери. В эвакуацию Инесса Яковлевна не ездила, за предвоенное время успела дослужиться до немалых высот, последним местом её работы являлся наркомат зерновых и животноводческих совхозов, получила большую квартиру в центре столицы, после ареста детей была снята с должности, лишена партийного билета и средств к существованию, посажена на мизерную пенсию, однако жильё осталось при ней. Жена сына с двумя детьми, в семидесятых эмигрировавших в империю лицемерия, с удовольствием влившихся в стадо самовлюблённых олигофренов и прекративших всякие сношения с Родиной, после трагедии с мужем переехала к свекрови. Почти 20 лет они вчетвером перебивались, чем придётся, мелкой торговлей, репетиторством, сдачей комнат и прочим, пока молодое поколение не выучилось и не пошло работать. Самым правдоподобным объяснением того, почему Симу Михайловну миновала участь родственников, помимо позднего вступления в партию, неучастия в работе исполнительного комитета совета их родного города и в кровавой вакханалии гражданской войны, является узколобость и безалаберность палачей. Она носила другую фамилию, фамилию мужа, в то время как у сестры, брата и матери была одна и та же, поэтому женщину не заподозрили в причастности к данной семье. Как бы там ни было, но семья вновь воссоединилась, но уже в совсем ином составе, не том, в котором переезжала в Москву в начале двадцатых. Двоюродные братья Раисы Самуиловны покинули сие унылое гнездо, по распределению попав в разные провинциальные города, в которых прозябали с семьями вплоть до эмиграции, и она оказалась в окружении трёх престарелых женщин, обиженных судьбой со всех сторон, и произошло это в самую прекрасную пору жизни любого человека.
Единственную свою фотографию в молодости она не любила, поэтому и повесила её ниже всех, чтобы та оставалась как можно менее заметной. Но и не повесить тоже не могла, эта стена являлась для неё своеобразным фетишем, и Раиса Самуиловна с невротической привязчивостью пыталась с её помощью что-то завершить. Снимок демонстрировал юную, хрупкую и нескладную девушку с выдающейся вперёд нижней губой, жидкими волосами, одетую в чёрное платье и неопределённо смотрящую в нижний левый угол. Он не нравился Раисе Самуиловне, потому что предельно открыто демонстрировал её сущность гадкого утёнка, выросшего в гадкую утку наперекор родительским генам. Впрочем, детство женщины оказалось относительно счастливым, мать была слишком занята собой, чтобы всерьёз обращать внимание на ущербность дочери. Лишь иногда она безразлично замечала: «И в кого ты такая страшненькая?» – но никогда не концентрировала на этом внимания, и девочка продолжала относиться к самой себе с непосредственностью ребёнка. Для отца же Раиса Самуиловна неизменно являлась любимой дочерью, единственным ребёнком. Он не заострял внимания на её серенькой внешности и принимал такой, какая она есть, однако столь благожелательное отношение не было заслугой отсутствовавшей у него душевной доброты, а являлось результатом латентного гомосексуализма. Спортсмены, военные и религиозные люди выбирают женщин не по сердечной склонности, поскольку они не способны испытывать к ним влечение, а по набору признаков, которые, как им кажется, должны нравиться всем мужчинам, в особенности у них ценится мужеподобное лицо с резкими чертами и подтянутая, желательно атлетическая фигура, максимально похожая на предмет их тайных вожделений. Поэтому его смерть явилась для Раисы Самуиловны сильнейшим ударом, в отличии от матери, она потеряла не только любящего отца, но и единственного друга, и замкнулась в себе. Фотографию сделали после этого печального события, в ателье её отвела бабушка, чтобы хоть как-то отвлечь от скорбных переживаний и, заинтересовав самой собой, внушить мысль о том, что жизнь продолжается.
Прозябали три еврейские женщины и одна недорусская печально и безысходно, рутиной, сплетнями и руганью высасывая из Раисы Самуиловны жизненные соки. Она уныло окончила институт, не проявив никаких талантов по причине душевной скованности, устроилась на унылую работу в статистическое управление и серела день ото дня. С Рафиком Альбертовичем пересеклась случайно, потеряв к тому времени всякую надежду выйти замуж и завести детей, но не утратив извращённой готовности к подчинению, которая столь понравилась стареющей чуркастой мрази, давно переставшей пользоваться успехом даже у самых отчаявшихся баб. Она вернулась за справкой в давным-давно оконченный ею институт. Поднявшись по главной лестнице из серого бетона, окрашенного по краям коричневой краской с непонятными целями, как тогда было заведено, на четвёртый этаж, на котором располагалась администрация, смотря на стены отвратительно-голубого цвета с болью и тоской по бессмысленно прошедшей молодости, женщина увидела своего будущего мужа в искомом кабинете, непринуждённо болтающим с размалёванной коллегой чуть старше средних лет. В том вузе он не работал, пришёл по организационному вопросу и совершенно не торопился обратно. Раиса Самуиловна села на стул в коридоре и стала покорно ждать, когда наболтаются высокопоставленные ублюдки, каждые 10 минут вставая и заглядывая в дверь. Ничего другого сделать она не могла, справка о прохождении в институте первичной санитарной подготовки нужна была ей для того, чтобы в следующие три
