рождения.
Липа уставилась на него, округлив глаза.
– Ты говоришь об этом так спокойно.
– А что мне переживать? Это ты чуткая душа, а как по мне – старый кретин заслужил.
– Что было дальше?
– Как ты уже догадалась, в университет Дублина падре не поступил. Два года провел на острове Спайк в колонии для малолетних преступников, потом вернулся домой, став послушником в аббатстве Макросс. Мать к тому времени скончалась, дальняя родня продала дом и фермерские владения О’Доннелов. Да, история, достойная голливудской экранизации. «Падре: Начало».
Джек усмехнулся. Было видно, что рассказ не доставляет ему удовольствия, но он пообещал быть честным с Филиппиной.
– Наш юный еще-не-падре меж тем пристрастился к трудам в монастырской библиотеке. Не только к святым писаниям, но и к средневековым мистическим текстам. Завел переписку с людьми на континенте, жаждал новых знаний. Кое-что испытывал на практике, но это уже детали. Когда в Килларни открылась воронка, он счел фейрит посланием свыше.
– Посланием от кого? – уточнила Липа.
– Я же говорил: кризис веры. Оказавшись в Прослойке, падре решил, что угодил в преисподнюю, но не стал отчаиваться. Что для пессимиста кара, для оптимиста – возможность познания.
– Если он столкнулся с фейритом и выжил, значит…
– Да, в этом вы с ним похожи.
– У Клирика есть свойство? Он не упоминал.
– Потому что нечем хвастаться. Он жив, пока находится в Доме. Стоит оказаться за его пределами, как… – Он хлопнул в ладоши. – Ну, в общем, Бог рассудит.
– Не понимаю. У свойства бывают побочки, но должна быть и выгода.
– Скажем так, его грезы меняют пространство. Все, что происходит в Доме, не случайно. Не сами перестраиваются стены и этажи, исчезают и появляются комнаты, дерево становится камнем, а окна – глухими стенами. Поэтому он спит редко и встает по будильнику. Не позволяет себе погружаться в глубокую фазу. Кто знает, что тогда произойдет.
– Так вот о чем он говорил.
«Ты даже не представляешь, что такое Дом».
Джек кивнул.
– Они с Беатрис поддерживают в нем подобие жизни. Двое изгнанников из родного мира, чьи свойства обернулись проклятием… Разве не поэтично? Как там было у Томаса? «Не уходи безропотно во тьму, будь яростней пред ночью всех ночей, не дай погаснуть свету своему!»[48] – продекламировал он с чувством.
– Постой. Кто такая Беатрис?
– Она – его все, – буднично заметил Джек, пожимая плечами. – Как для Данте его Беатриче. Первая и единственная – разумеется, платоническая – любовь. Видимо, наш падре смотрел не только в манускрипты. И «случилось, что чудотворная госпожа предстала перед ним, облаченная в одежды ослепительно белого цвета»[49]. Вкус у него есть.
Трудно было не согласиться.
– Она очень красивая, – вымолвила Липа, вспомнив Белоснежку, увитую щупальцами проводов и стеклянных трубок. Первая из обитателей Шаткого Дома, которую она встретила, не считая Игнаса, и единственная, с кем не могла поговорить.
– Игнас не называл ее имени. Не упоминал, что они связаны. Только то, что он поддерживает ее в искусственной коме и что она опасна.
– Так и есть. Девятый не выигрывал у Клирика в карты, откуда ему знать подробности? Зараженная фейритом, Беатрис уничтожила родной Килларни. Стерла с лица Ирландии и даже не вспотела. Пуф! – Джек изобразил, как рушится карточный домик. – Неудивительно, что он забрал ее с собой. В следующий раз, расстроившись, она могла и от Дублина камня на камне не оставить.
Липа поморщилась. Ей захотелось стукнуть Джека, чтобы тот не превращал трагедию в анекдот. Почему-то судьба Беатрис отзывалась в сердце, резонируя с чем-то внутри: она сочувствовала незнакомке, похожей на героиню старой сказки, с того момента, как увидела ее. Спящую, запертую в своем «гробу», такую молодую – и впрямь как Беатриче, что умерла в двадцать четыре года. Липе довелось прочитать жизнеописание Данте, когда они с мамой проходили гравюры Боттичелли и Доре, ставшие иллюстрациями к «Божественной комедии».
– Все это ужасно. Никто такого не заслуживает.
– Не заморачивайся. Это сложный симбиоз, и, в конце концов, мы все куда-нибудь уходим. Что случится раньше – бесполезно гадать. Даже за пределами времени должно быть что-то.
Липа промолчала. В этом «что-то» сейчас находился будущий Джек. Он не мог исчезнуть насовсем – она отказывалась в это верить.
– Так что насчет Гоэтии? – спросил он, вернув шутливый тон. – Вызовем какого-нибудь Повелителя мух[50]? И я вовсе не про Голдинга[51] сейчас.
Жестом нелегального торговца он извлек из кармана книжицу в черном переплете. Трофей, добытый у Мэзерса.
– Решил оставить себе?
– У падре есть свой экземпляр. – Джек повел плечом. – Да и я заслуживаю моральную компенсацию за бесцельно прожитые месяцы.
– Так уж и бесцельно? Ковент-Гарден, опера, балы… – Она изобразила романтичный девичий вздох.
– Не делай так, Деревце. Ты даже не знаешь, чего мне это стоило. – Их взгляды встретились, и стакан выскользнул из пальцев Липы.
– Черт! – На футболке с логотипом «Металлики» растеклось пятно. – Ну вот.
– Так даже лучше.
Джек откинулся на спинку углового дивана, закинув ногу на ногу. В выражении его лица было что-то лукавое.
– В смысле?
– Когда ты косплеишь Золушку-до-превращения в моих старых джинсах, гораздо проще не думать о мазурке или вальсе. С корсетом была вовсе беда. Цени мою выдержку.
– Ты имеешь в виду… – В горле пересохло, но стакан был пуст, и Липа отодвинула его подальше.
– А ты бы согласилась?
– На танец?
Джек рассмеялся. Легко и добродушно. Его серо-зеленые глаза казались изумрудными из-за неонового освещения.
– Да, Деревце. На танец.
– Но ты не пригласил.
– Исправлю это упущение, как только выпадет шанс.
Она представила, каково это. Рука в руке – привычное дело, но чтобы вместе двигаться под музыку, угадывать движения партнера, подстраиваться под его шаг… Липа танцевала последний раз в детстве. Полгода ходила на занятия и бросила: мальчишки в группе были на полголовы ниже и глядели в пол, умудряясь при этом наступать ей на мыски туфель. Приятного мало. Но там, в бальной зале особняка Глэдстоуна, все было бы иначе.
Она тряхнула головой. Неужели соскучилась по адскому платью? По жутким воланам, кружевам и, помилуйте, турнюру. По чутким пальцам, что легко, словно играючи, управлялись с петлями крючков.
«Так ты хочешь знать? Если нет – подумай дважды».
Фантазии как ветром сдуло. Липа не хотела знать, как «мистер Моулд» проводил свои месяцы в Лондоне. Поджав губы, она отвернулась, а потом и вовсе направилась к выходу.
– Эй! – Джек непонимающе развел руками. – Что я сказал не так?
Не сейчас. Тогда. Но объяснять она не видела смысла, как и ждать подходящего шанса.
– Душно здесь. Проветрюсь.
Ее остановили на полпути к двери. Полдюжины китайцев и Дядя Поджи. Последнего она узнала сразу – даром что видела впервые. Глава Восьмерок был весьма… харизматичен. Коренастый, лет сорока на вид; передние зубы блестели золотом. Густая борода, вязь татуировок на шее. Пальцы были украшены перстнями, больше похожими на импровизированный кастет, в зубах зажата сигара.
– Ты от
