— Это ж твой номер, — он топчется на пороге.
Кампински отходит вглубь и оттуда оборачивается.
— Вот и я о том же.
Он заходит, закрывает за собой дверь.
— Я не знаю, где тебе располагаться, — Ольга садится в кресло. — И еды у меня нет. Да и настроения тоже.
Он ставит водку на стол, находит два стакана, потом стул, ставит его напротив Ольги спинкой вперед и садится, как на коня, не забыв при этом налить на дно стаканов водки.
— Ну, давай, — поднимает свой.
Ольга берет свой, глядит на Христенко.
— Не чокаясь, — произносит негромко.
Он делает удивленное лицо. Она делает глоток и отставляет.
Он молча выпивает свою.
Некоторое время они молчат.
Ольга думает о том, что зря она все-таки его впустила. Когда их разделяла дверь, строить диалог было проще — «а теперь мы будем хмуро молчать над этой бутылкой и мрачно думать каждый о своем».
Водку Ольга пила крайне редко. Если был выбор, то из крепкого скорее предпочла бы виски или коньяк, на худой конец текилу. Сейчас водка стремительно прибирала ее тело к своим невидимым рукам — тепло в животе медленно стало тяжестью и глухо ухнуло в ноги. В это же самое время из виска ушла тупая боль, а зрение словно стало яснее и равнодушнее.
— Это связано с тем делом, которое ты подсуетила Альбине? — налив теперь только себе (в Ольгином стакане еще оставалось, да и Христенко умел делать правильные выводы).
— Что? — отвлекаясь от лени, ртутью гуляющей по венам, переспрашивает Кампински.
— За кого мы пили, — отвечает Христенко.
— Нет, — она отрицательно качнула головой. — Но всё как-то разом навалилось.
За дверью послышался шум открывшейся и закрывшейся двери номера напротив.
— Пришла, — странно произнес Христенко, зло опустил глаза.
— Она сейчас ко мне зайдет, — раньше, чем он успевает что-либо сказать, предупреждает Ольга. — Веди себя, пожалуйста, нормально.
Он вскидывает на нее бешеный взгляд.
— Рита не может ей заплатить. Альбину для Риты наняла я, и ей нужно будет держать меня в курсе дела, — медленно и ясно проговорила Ольга. — А если ты начнешь придумывать бог весть что, значит ты и есть дурак.
— Ты, б…, знаешь, с кем разговариваешь? — зарычал Христенко, наливаясь краской. Она смотрела, как краснеет его лицо, шея, видимая в вырезе футболки, как на руках все отчетливее проступают вены.
— Я сейчас уйду, — предупредила она. — Договор.
Христенко смолчал, выпил еще водки.
Алька действительно постучала в Ольгину дверь минут через пятнадцать. Ей не терпелось рассказать подруге о своей первой победе, а вот мужа увидеть здесь она не ожидала, но и он не смог испортить ее первой радости.
— Мы забрали Соню! — с порога выпалила она. Алька сияла. — Налейте и мне свои боевые двадцать грамм. Пью и иду готовиться к завтра!
— Суд в среду, — напомнила Кампински, глядя, как Христенко ищет еще один стакан, наливает. Алька в это время пододвигает к импровизированному застолью пуфик и садится между подругой и мужем.
— Завтра у меня куча дел, — глаза ее сияют. Сев, Альбина берет свой стакан, делает глоток и с шумом выдыхает.
— Рассказывай, — Христенко все это время смотрит исключительно на жену. То исподволь, то прямо, как сейчас.
— Соня, это что-то чудесное! — Алька восхищенно глядит на Ольгу. — Когда мы уже садились в машину, она серьезно так меня спрашивает: — «Ты ведь от тети Оли?», я, правда, не сразу сообразила. А потом она добивает: — «Ей передай, что я тоже слово держу. Она еще приедет?».
Что-то в Ольгином взгляде останавливает безудержное Алькино веселье и все иные слова, уже рвущиеся с губ.
— А ты? — голос Кампински спокоен.
Альбина вздыхает, пожимает плечами.
— Сказала, передам, а когда увидитесь, не знаю… — она что-то еще хотела сказать.
— Спасибо. Завтра куча дел? — отвечает Ольга.
— Да. От тебя мне тоже нужны будут кое-какие бумаги, — Алька легко переходит на деловой тон. — У тебя завтра как со временем?
— В десять похороны, а в остальном работа. Могу выписать тебе пропуск в Филиальский офис. Там, кстати, бывшая любовница Ритиного мужа работает. Наверняка у нее есть много интересного для этого дела.
— Наверняка, — странно глянув на собственного мужа, задумчиво отмечает Альбина. — Хорошо, давай так и поступим. Позвонишь мне и договоримся, а сейчас отбой.
Христенко пошел за Альбиной капризным теленком — вроде как упирается и копыта его гораздо сильнее, но с привязи никуда он не денется.
Закрыв за друзьями-недругами дверь, Ольга еще раз окинула взглядом комнату. Она показалась такой бесконечно унылой, что захотелось бежать куда угодно, хоть на вокзал к людям с пониженным социальным статусом, лишь бы отсюда подальше.
Ольга огляделась — какой-то несчастный глоток водки, а голова кружится так, будто сутки пила.
«Это усталость, нервы, не ела ничего» — забурчал заботливо-укоризненный внутренний голос.
Телефон нашелся отчего-то вообще в туалете. Оставленный на беззвучном режиме, он молча выдал список десятка пропущенных звонков, где восемь из них Ритины.
— Извини, — едва лишь было достигнуто соединение, прошептала Ольга.
— Приезжай, сейчас, пожалуйста, — услышала в ответ.
========== Часть 32 ==========
Водка внезапно в этот вечер оказалась в почете. Всплыв сначала в гостиничном номере Христенко, краем задев Ольгу, аукнулась в доме Кампински, где Даша тайком от всех залпом осушила целый стакан и мертвенно-бледная ушла в сад. Мишка после отъезда «бабского батальона» ушел к себе и, отодвинув в баре заморский виски, со злой гримасой горечи вытянул бутылку белой. Он был по-мужски благодарен обжигающей горло жидкости за то, что она причиняла боль в том месте, где было правильно — ему хотелось кричать, она обжигала горло и притупляла боль другую — неправильную, невозможную. Он до сих пор никак не мог осмыслить происходящее.
«Это просто кошмар, и я рано или поздно проснусь» — поднявшись в детскую, он так и не вошел в пустую без дочери комнату, сел в темном коридоре между Сонькиной и их с Ритой спальней. Свет поднимается только с лестницы, в остальном мир похож на что-то призрачно-нереальное, как та ночь на турбазе, куда Мишка уговорил поехать Риту правдами и неправдами. Она не хотела с ним спать, но это ведь классика, когда девочки говорят «нет», имея в виду «да!». Это ведь мировая история — он мужчина и должен выбрать достойную мать своим детям, взять ее, доказать силой, если нужно, свое право, и тогда она поймет и признает это право за ним, а потом передаст детям.
Рита оказалась неправильной. Она сдалась, но с тех пор призрачный свет стал преследовать Мишку кошмаром. Он не мог в нем заниматься любовью ни с Ритой, ни с любой другой. Каждый раз, попадая в такой полумрак, Мишка бесился какой-то необъяснимой злобой, а эта дура Джамала, как назло, в те моменты, когда в нем просыпалось что-то совестливое, заставлявшее задуматься о неправильности происходящего, приглушала свет.
«Она сама виновата в том, что происходило потом каждый раз» — эти воспоминания не приносят ничего кроме презрения.
Мишка делает глоток отвратительной правды прямо из горла, морщится и мотает головой.
«Наверное, я не настолько русский, чтобы пить эту дрянь и чувствовать облегчение, — он отставляет бутылку. — Равнозначно тому, как Рита совершенно неправильная женщина.
Она должна быть мне благодарна изо всех сил, во-первых, за то, что я ее выбрал единственную из всего остального мира, а во-вторых, что столько сил потратил, доказывая ей же самой, глупой, истинную правоту. Может быть, она историю плохо учила?».
