Осваивать методику ее применения предполагалось непосредственно в боевых условиях. Немецкие танковые дивизии к сентябрю 1939 г. также не имели боевого опыта. Однако за четыре года, прошедших с момента их создания, на маневрах были отработаны основные схемы применения танков на поле сражения[714].
Единственными частями французской армии, которые к сентябрю 1939 г. могли считаться полноценными танковыми соединениями, были легкие механизированные дивизии. Решение Вейгана перейти к их формированию, не дожидаясь, пока промышленность поставит необходимую бронетехнику, полностью себя оправдало. С середины 1930-х гг. кавалеристы разрабатывали схему боевого применения легкой механизированной дивизии и таким образом подготавливали организационную основу для ее насыщения танками. Кавалерия не рассматривалась в качестве неотъемлемого элемента «методического сражения» и скорее считалась вспомогательным видом войск, имевшим при этом определенную автономию. Механизация открывала перед ней новые тактические и оперативные горизонты, которые оставались закрытыми для бронетанковых сил в составе пехоты. Наблюдая за мытарствами танков типа В, командование кавалерии сделало ставку на более простую в изготовлении машину S-35, которая в конечном итоге показала себя весьма эффективной.
Первоначальные взгляды на механизированную кавалерию как силу, способную решать лишь периферийные задачи в ходе сражения (фланговые маневры, разведка, преследование противника), во второй половине 1930-х гг. были пересмотрены. В 1939 г. в свет вышли новые инструкции по боевому применению кавалерии. Р. Доути справедливо назвал их «наиболее дальновидными наставлениями по ведению операции силами бронетанковых войск, которые французская армия подготовила в межвоенный период»[715]. В них отмечалось, что кавалерия находит свое применения на всех этапах сражения, в том числе может осуществлять фронтальное наступление с целью прорыва вражеской позиции.
Инструкции оговаривали, что подобный удар следовало наносить по ослабленному противнику, однако в случае усиления материальной части легкой механизированной дивизии он мог содействовать преодолению и глубоко эшелонированной обороны. Механизированное соединение кавалерии должно было быть готово к контратаке прорвавшихся мобильных частей противника. Ее действия поддерживались артиллерией, перемещающейся с соответствующей скоростью. К началу войны легкая механизированная дивизия представляла собой инструмент, по структуре и составу схожий с танковой дивизией Вермахта[716], и открывала перед французской армией перспективы ведения маневренной войны.
Таким образом, программы перевооружения родов войск развивались параллельно друг другу. Формирование технических заданий, разработка прототипов, переоснащение предприятий под их запуск в серию осуществлялись в отсутствии цельной стратегии применения вооруженных сил. Фактически армия, авиация и флот имели различные видения будущей войны, считали свою роль в ней центральной и вступали в конфликты по поводу распределения дефицитных ресурсов, дестабилизируя и без того хрупкие механизмы военно-гражданского взаимодействия. Постоянный комитет национальной обороны действовал эффективнее, чем предшествовавшие ему структуры, в основном за счет слаженной работы его рабочей группы в составе представителей командований родов войск и министерства иностранных дел. Однако межведомственная борьба продолжала мешать их взаимодействию.
Институциональную самостоятельность армии, авиации и флота Гамелен считал слабым местом всей французской военной машины. Об этом он говорил советскому военному атташе в Париже С.И. Венцову еще в 1933 г., отметив тогда, что реальное взаимодействие между армией, авиацией и флотом обеспечивается лишь личным авторитетом главнокомандующего Вейгана[717]. По мнению генерала, армия, являясь ядром вооруженных сил, должна была играть определяющую роль в формировании стратегии национальной обороны. Гамелен не был ярким харизматиком и сильной личностью, способной своим влиянием завоевывать умы адмиралов и генералов ВВС. Однако он впервые со времен Жоффра занимал оба главных армейских командных поста и по объему полномочий не имел соперников в верхушке сухопутных сил. В то же время его отношения с заместителями, генералами Кольсоном и Жоржем, складывались непросто, и это не могло не влиять не единство генералитета сухопутных сил.
Авиация под руководством Кота, Ла Шамбра и Вюймэна продолжала ревностно отстаивать свою самостоятельность. Идеи Кота об особой стратегической роли дальней бомбардировочной авиации натолкнулись на острую критику со стороны Гамелена, требовавшего от ВВС поддержки действий армии в случае внезапного нападения со стороны Германии. Конфликт был разрешен в сентябре 1937 г. после того, как главнокомандующий, по примеру Вейгана, пригрозил создать авиацию в составе сухопутных сил. Армия и ВВС в качестве ее вспомогательного инструмента должны были взаимодействовать в ходе операций на общем театре военных действий[718]. Саму проблему подобные компромиссы не устраняли, тем более что и флотское командование ревниво воспринимало потуги армии «тянуть на себя одеяло».
Выходили из подобных ситуаций, вновь включая механизм «ручного управления». За полтора года с середины 1936 до начала 1938 гг. в разгар важных внешнеполитических событий и все более очевидных сложностей с реализацией программы перевооружения Постоянный комитет национальной обороны собрался всего 10 раз. Блюм предпочитал решать вопросы внешней и оборонной политики лично с военными, за рамками официальных процедур[719]. Даладье по обыкновению брал на себя ответственность за координацию межведомственного взаимодействия. Обсуждение перехода к единому командованию, как правило, выливалось в открытое столкновение. 2 октября 1936 г. дискуссия на заседании Постоянного комитета выявила глубокие разногласия среди военных и политиков. Гамелен настаивал на введении единоначалия. Начальник Генштаба ВМФ адмирал Ж. Дюран-Виель активно выступил за самостоятельность флота. Даладье колебался и считал, что окончательное решение необходимо отложить. Особую позицию занял Петэн, который видел себя верховным главнокомандующим всеми французскими вооруженными силами[720].
Формально итогом борьбы за единое командование стала публикация 21 января 1938 г. президентского декрета, который учреждал во Франции должность начальника Генерального штаба национальной обороны. Он являлся вышестоящей инстанцией для начальников генштабов армии, авиации и флота, то есть, исходя из духа акта, должен был формулировать единую стратегию для всех вооруженных сил. Однако реально его функции сводились к роли помощника военного министра, взаимодействовавшего одновременного со всеми родами вооруженных сил. Сам штаб национальной обороны оставался фикцией[721]. Гамелен, назначенный на создаваемую должность, явно ожидал другого. Даладье убеждал его в том, что это лишь первый шаг к большой реформе управления вооруженными силами. Более того, желая укрепить позиции главнокомандующего, он собирался возвести его в звание маршала[722]. Но генерал хорошо понимал, что времени на воплощение этих планов в жизнь у Франции уже не было.
Председатель Совета министров избегал коренной перестройки существующей системы, при необходимости лишь подводя под нее подпорки. В июле 1938 г. парламент по его инициативе принял, наконец, закон об организации государства в военное время. На базе правительства предполагалось учредить новый орган – Высокий военный комитет, ключевую роль в котором играл сам глава правительства[723]. Вместо создания организационного центра, который бы отвечал за военное строительство и промышленную мобилизацию с правом вмешиваться в любую сферу государственного управления, что, очевидно, потребовало бы глубокой реформы самих институтов Третьей республики, Даладье снова предпочел доверить эти функции самому себе. «Руководство войной, – гласил закон, – является
