на других фронтах не должно ухудшаться за счет чрезмерного вовлечения сил в операции по ту сторону Пиренеев». Гамелен признавал, что победа в Испании союзника Германии и Италии ухудшит стратегическое положение Франции. Потенциальные противники получили бы возможность прервать сообщение между метрополией и Северной Африкой, а также использовать испанские аэродромы для нанесения воздушных ударов по территории страны. Границу в Пиренеях неизбежно пришлось бы дополнительно укреплять[741].
Но стоило ли ради купирования этих гипотетических угроз рисковать вовлечением Франции в большую европейскую войну в ситуации, когда она даже не приступила к перевооружению своей армии? Даладье и Гамелен давали отрицательный ответ на этот вопрос. Противоположную точку зрения представлял министр авиации Кот, считавший, что авиация сыграет ключевую роль в поддержке испанских республиканцев [742]. Однако большая часть правительства, включая Блюма и министра иностранных дел Дельбоса, выступила против прямого участия в событиях на Пиренейском полуострове. По инициативе Франции в августе 1936 г. ключевые европейские державы подписали соглашение о невмешательстве в ход испанской гражданской войны.
При всей важности испанских событий, для французского руководства, прежде всего для военных, они имели скорее периферийное значение. В своих подробных мемуарах Гамелен не посвятил им и страницы. В ходе работы парламентской комиссии по расследованию причин поражения 1940 г., созванной после войны, серьезное внимание гражданской войне на Пиренеях уделил лишь Блюм, для которого этот вопрос имел репутационное и, в большой степени, личное значение. В октябре 1936 г. в разгар штурма Мадрида франкистами Генштаб сухопутных сил в Париже волновало скорее то, что происходило на северных границах страны. Решение короля Бельгии Леопольда III о переходе к политике нейтралитета ставило под угрозу все французское военное планирование на случай войны с Германией.
В Париже давно понимали, что союз с Брюсселем переживает не лучшие времена. В первой половине 1930-х гг. французское военно-политическое руководством обсуждало возможность продолжения «линии Мажино» до Ла-Манша с целью прикрытия франко-бельгийской границы. Эта мера тогда была признана дорогостоящей (низменная территория Пикардии и французской Фландрии плохо подходила для сооружения капитальных укреплений), потенциально опасной (строительство укреплений на границе могло подтолкнуть бельгийцев к окончательному разрыву военного сотрудничества) и нецелесообразной (лучшим способом защитить северную Францию было признано фронтальное выдвижение подвижных частей с целью занятия обороны на территории Бельгии)[743]. Тем не менее, никакого запасного варианта на случай выхода Брюсселя из военной конвенции 1920 г. у французов не появилось.
Париж болезненно отреагировал на принятое бельгийцами решение. Французская печать писала о «предательстве». Бельгию подозревали в нечестной игре: ее руководство, как утверждалось, понимало, что в любом случае не останется без защиты от германской угрозы, принимая во внимание стратегическое положение страны, и лишь стремилось снять с себя лишнюю ответственность [744]. Французы опасались, что по этому же пути могут пойти и другие малые страны, союзники Парижа – наглядное подтверждение того, насколько мало в 1936 г. весили «тыловые союзы» в глазах французского общественного мнения и политического класса. Но в обстановке начавшегося распада послевоенной системы международных отношений Франция никак не могла повлиять на политику Бельгии. В разговорах политики лишь заявляли, что соседняя страна вправе самостоятельно обеспечивать свою безопасность, не рассчитывая при этом на французскую поддержку[745].
За кулисами, однако, предпринимались активные попытки изменить позицию бельгийцев. Вопрос уже практически не обсуждался в политической плоскости: говорить о возвращении Бельгии в рамки коллективной безопасности не имело смысла ввиду прогрессирующего паралича системы, созданной в 1925 г. в Локарно. Во главе угла стояли чисто военные соображения. В случае войны нейтралитет северного соседа означал для Франции в лучшем случае повторение сценария 1914 г., когда бельгийская армия смогла на какое-то время задержать германские дивизии, дав французам возможность полностью развернуться к началу битвы на Марне[746]. Однако, принимая во внимание общественные настроения в Бельгии и рост популярности партий, лояльно настроенных по отношению к Германии, рассматривался и худший вариант: вхождение страны в сферу влияния Третьего Рейха. Подобный сценарий означал бы смертельную угрозу безопасности Франции.
Попытка заручиться поддержкой Лондона была объяснима в ситуации, когда механизмы коллективной безопасности уже практически не действовали, но британское правительство не увидело в действиях бельгийского руководства прямой угрозы европейской безопасности. Напротив, бельгийский нейтралитет представлялся Форин Офису важной мерой разрядки военной напряженности. Лондон охотнее имел бы дело с нейтральной Бельгией, чем со страной, входившей в военно-политический блок антигерманской направленности. Все, что в этой связи оставалось Гамелену, – это указывать британцам на то, что в случае полного разрыва с Парижем Брюссель, скорее всего, откроет свою территорию для германских военных баз, со всеми вытекающими отсюда последствиями для безопасности Британских островов. Альтернативный вариант, который в конце 1936 г. предлагал Даладье – полноценное укрепление франко-бельгийской границы – по-прежнему, не находил поддержки у военных.
Гамелен считал единственным выходом из сложившегося тупика заключение неформального соглашения с командованием бельгийских вооруженных сил. Зимой 1936–1937 гг. генерал вступил в секретные контакты с начальником Генерального штаба бельгийской армии Э. ван ден Бергеном. Военные в Бельгии в массе своей симпатизировали Франции. Ван ден Берген не верил в то, что Германия будет уважать бельгийский нейтралитет, и считал, что лишь французская поддержка поможет стране сохранить независимость[747]. Более двух лет, с июля 1937 г. до начала войны, Гамелен поддерживал негласные отношения с ван ден Бергеном через военного атташе Франции в Брюсселе полковника Э. Лорана [748]. По этому каналу он получал полную информацию о состоянии бельгийских вооруженных сил и планах их развертывания. Свою главную задачу в случае военной опасности ван ден Берген видел в том, чтобы убедить политическое руководство Бельгии в необходимости допустить французские войска на территорию страны.
Любая утечка информации о секретных контактах на высшем военном уровне привела бы к громкому дипломатическому скандалу и еще больше ухудшила бы положение Франции, которой в апреле 1937 г. пришлось официально признать бельгийский нейтралитет. Рассчитывать на то, что столь ненадежный механизм сработает в критический момент и решит ключевую стратегическую проблему, стоявшую перед французским командованием, можно было лишь в ситуации полной безысходности и отсутствия каких-либо дипломатических инструментов воздействия на партнера. Гамелен недооценил стремление бельгийцев избежать войны на своей земле. В сентябре 1939 г. Бельгия осталась нейтральной. Через несколько месяцев ван ден Берген был уволен со своего поста. Лишь в мае 1940 г. после нападения Германии французские войска получили приказ пересечь границу. На равнинах Фландрии началось встречное маневренное сражение – именно то, которого французское командование стремилось избежать.
Еще одной плохо прикрытой брешью во французской системе альянсов была Польша. В первой половине 1936 г. Варшава в очередной раз скорректировала свой внешнеполитический курс. После смерти в мае 1935 г. главы государства Ю. Пилсудского Ю.
