прерогативой правительства… Правительство определяет те цели, которых необходимо добиться силой оружия и принимает меры, необходимые для обеспечения нужд армии и государства»[724]. Едва ли следует говорить о личном стремлении Даладье к власти, хотя он, безусловно, не желал терять контроль над ситуацией. Скорее, им двигало опасение того, что коренная политическая перестройка, начатая на фоне острой внешней угрозы, может еще больше ослабить позиции Франции и дополнительно осложнить процесс подготовки к войне.
Даладье и без того чувствовал себя достаточно уверенно у руля государства. Эрозия коалиции Народного фронта и ее дрейф вправо достигли той точки равновесия, в которой правительство смогло опереться на парламентское большинство, слабо подверженное партийным колебаниям. Структурно рыхлое, так как в его основе лежали не обычные политические сделки, а интересы отдельных депутатов, оно, тем не менее, оказывалось достаточно прочным, когда речь заходила о вопросах, по поводу которых в обществе к 1938 г. оформился определенный консенсус. Важнейшим из них была необходимость реагировать на угрозу, исходившую от гитлеровской Германии. Кабинет Даладье получил от парламента полномочия, которых не имело ни одно правительство со времен Первой мировой войны. Право издавать декреты без предварительной санкции законодательной власти, данное ему при назначении в апреле 1938 г., делегировалось еще дважды: 5 октября 1938 г. (на период до 15 ноября) и 19 марта 1939 г. (на период до 30 ноября 1939 г.). Складывалось впечатление, что во Франции, наконец, появилась сильная власть, «возвращающаяся к опыту якобинцев и реанимирующая идею общественного спасения»[725].
Даладье, безусловно, мало походил на Робеспьера, хотя пресса часто называла его якобинцем. Но даже будь он волевым политиком-харизматиком популистского толка, склонным к диктаторским методам руководства, это мало помогло бы ему в подготовке страны к войне. Заниматься этим в режиме «ручного управления», с опорой на личные усилия отдельных, даже выдающихся по своим качествам фигур при отсутствии системы распределения ответственности, в 30-е гг. XX в. было уже нельзя. Это вело к прогрессирующему параличу процесса принятия решений по мере того, как первое лицо оказывалось перед необходимостью персонально вникать во множество текущих дел. Закон об организации государства в военное время закреплял за Даладье огромные права. Однако он «был уже настолько связан своими обязанностями как председатель правительства, что у него не оставалось ни времени, ни сил для того, чтобы использовать те, в теории, широкие полномочия, которые давал ему этот закон, для активного устранения препятствий к подготовке Франции к войне»[726].
В роли реального мотора военного строительства и промышленной мобилизации выступал тандем Даладье и Гамелена. Эта связка возникла во многом спонтанно в 1936 г. Двух людей объединила убежденность в том, что Франция должна иметь боеспособные современные вооруженные силы, способные защитить ее в ситуации разрушения модели европейской безопасности, существовавшей с середины 1920-х гг. Даладье сыграл роль важного связующего звена между армией и политическим руководством страны, когда в сентябре 1936 г. убедил Блюма в необходимости запуска беспрецедентной по масштабам программы перевооружения. В ряде случаев он даже шел впереди генералов, которые в действительности плохо представляли себе, какие усилия требовалось приложить для вооружения армии. Но его сотрудничество с Гамеленом строилось, прежде всего, на основе личных контактов, формальные же механизмы военно-гражданского взаимодействия оставались по-прежнему второстепенными. По мере того, как Даладье погружался в рутину управления промышленной мобилизацией, интенсивность этих контактов падала. «К 1939 г. Даладье, в прошлом близкий сотрудник и надежная опора, все меньшее внимание уделял заботам армии, погружаясь в решение внешне– и внутриполитических проблем», – отмечает М. Александер[727].
Глава V
Франция теряет союзников: военное измерение политики умиротворения (1936–1939 гг.)
Внешняя политика стала тем полем, где правительство Народного фронта чувствовало себя наименее уверенно. В парламенте Блюм считался одним из главных специалистов по международным делам[728], однако, оказавшись у власти, он быстро понял, что управлять внешней политикой такой страны, как Франция, сложнее, чем критиковать в палате депутатов очередные шаги министерства иностранных дел. Как он сам признался в беседе с полковником де Голлем октябрьским вечером 1936 г., «когда становишься главой правительства, взгляд на вещи меняется».[729] Вникать в ситуацию, формировать позицию правительства по ключевым международным вопросам приходилось «с колес». В течение лета 1936 г. Блюм зафиксировал для себя ту ключевую установку, которая должна была определять внешнеполитический курс его кабинета.
«Приход к власти Гитлера, агрессивный милитаризм, который демонстрировал Муссолини, разрушение надежд на коллективную безопасность заставили лидера социалистов принять то, что он когда-то обличал: необходимость создания альянсов и перевооружения в целях защиты страны… Безусловно, стремление сохранить мир оставалось его целью. Но Блюм не мог закрывать глаза на тот факт, что нацистская Германия и фашистская Италия идут другим путем, и, надеясь найти способ заставить их отступить от агрессивных намерений, он рассчитывал на поддержку американской и английской демократий, с которыми он собирался установить тесные связи, а также на перевооружение, которое позволит стране защитить себя в случае конфликта»[730], – поясняет биограф Блюма С. Берстайн.
Генерал Гамелен следит за маневрами польской армии в ходе своего визита в Польшу в августе 1936 г. Источник: Witold Pikiel / Ksiçga chwaly piechoty, Dep. Piechoty MSWojsk. Warszawa, 1937-1939
Проблема заключалась в том, что эта позиция страдала теми же противоречиями, что и курс, проводимый предшественниками Блюма. На какой основе следует добиваться соглашения с Великобританией? Как быть в ситуации, если оно потребует уступок Германии на континенте за счет безопасности Франции, как это случилось в марте 1936 г.? Где проходит та грань, за которой попытки наставить агрессоров на путь истинный должны смениться упорным противодействием их политике? Означает ли укрепление связей с союзниками в новых условиях отход от антимилитаризма коллективной безопасности, то есть готова ли Франция воевать за своих друзей, а не только подписывать с ними договоры, рассчитывая на их политический эффект? Как сочетать внешнеполитическую целесообразность с внутриполитическими ограничениями? Наконец, главное: что имеет первоочередную важность – перевооружение или противодействие агрессорам здесь и сейчас? Не превратится ли военное строительство в самоцель, во имя которой Франции придется вновь приносить жертвы в виде уступок державам-ревизионистам?
Ни на один из этих вопросов ни у Блюма, ни у его министра иностранных дел радикала И. Дельбоса не было четкого ответа. Добавление к французской модели обеспечения национальной безопасности нового элемента в виде масштабной программы перевооружения не только не придало ей динамизма, но и, напротив, внесло дополнительную сложность. Кроме того, правительство Народного фронта находилось под мощным прессингом внутри страны. В ситуации идеологической борьбы 1936 г. любой его шаг на международной арене тут же находил внутриполитическую коннотацию. Обвинения в разжигании войны и обслуживании интересов большевистской Москвы лишали Блюма и его министров поля для маневра.
Даладье
