последовательно придерживался идеи о том, что главная задача, которая стоит перед Францией, – это укрепление вооруженных сил, и внешняя политика на обозримую перспективу должна выстраиваться таким образом, чтобы обеспечить ее решение. Армейское командование в целом разделяло подобную позицию. Именно это согласие лежало в основе того политического консенсуса, который сложился во второй половине 1936 г. и позволил на определенное время обеспечить тесное сотрудничество военных и гражданских властей в лице Гамелена и Даладье. Но при этом генералитет сохранял особую заинтересованность в укреплении связей с союзниками Франции. «Проблема французской стратегии и дипломатии, – заявлял Гамелен в июне 1936 г., – в основном связана с эффективностью союзов»[731].
Состояние французской системы союзов вызывало у военных озабоченность: «Франция сильна своими союзниками. Но сильны ли эти союзники? На Бельгию, замкнувшуюся в строгом нейтралитете, рассчитывать больше не приходится. Румыния и Югославия слабы и не могут вмешаться [в войну на стороне Франции – авт.]. В Чехословакии видно разделение между чехами, словаками и судетскими немцами. Польша плохо вооружена, но за неимением лучшего рассматривается в качестве тылового союзника. В отношении СССР по-прежнему нет доверия. Остается Великобритания, которая не спешит брать на себя обязательства и перевооружаться»[732]. Планы стратегического развертывания D bis и Е предполагали активное взаимодействие французской армии с союзниками. Генштаб сухопутных сил исходил из того, что территория Бельгии будет использована для противодействия германским попыткам повторить план Шлиффена. Чехословакии и Польше предстояло открыть второй фронт и принять на себя основной удар Вермахта, по меньшей мере, – отвлечь часть германских войск от западноевропейского ТВД[733].
Однако эти сценарии не имели полноценного дипломатического обеспечения. После провозглашения бельгийского нейтралитета в 1936 г. Франция утратила формальное основание для ввода войск на территорию королевства. Союзные договоры с Польшей и Чехословакией не имели четкой военной проекции. Франко-польская конвенция 1921 г., подписанная маршалом Фошем, была пересмотрена после заключения Локарнских соглашений, и к середине 1930-х гг. на фоне непростых отношений между Парижем и Варшавой, по словам Гамелена, «предана забвению»[734]. Франко-чехословацкий союзный договор 1924 г. так и не дополнили военной конвенцией. Таким образом, в 1936 г. французская система союзов оказалась наполовину демонтирована. Вопрос о ее будущем оставался без ясного ответа. В ситуации распада конструкции коллективной безопасности, превращения международных вопросов в предмет партийно-политического противостояния и серьезного отвлечения внимания правительства на решение внутренних проблем французское руководство утрачивало цельное представление о том, как именно следует выстраивать отношения с потенциальными партнерами по антигерманской коалиции.
Не вызывает удивления тот факт, что, несмотря на общий решительный настрой Блюма, его внешняя политика практически сразу вошла в ту же колею, по которой она следовала при Лавале и его преемниках. Оказавшись у власти, он продолжал считать, что антифашизм, ядро политической программы правительственной коалиции, – это лозунг для «внутреннего использования», не имеющий прямой проекции на внешнюю политику. «Мы никогда не отказываемся от переговоров, которые, в экономическом, финансовом или политическом плане, могут содействовать общему урегулированию европейских проблем», – писал Блюм в августе 1936 г.[735] 28 августа в Париже глава правительства встретился с председателем Рейхсбанка Шахтом, который, выступая от имени Гитлера, представил французам условия полного урегулирования двусторонних отношений. В обмен на возвращение утерянных после Первой мировой войны колоний и развитие экономических связей Берлин, якобы, был готов возобновить переговоры о разоружении.
Председатель Совета министров заявил о своем желании достичь соглашения и согласился на германские предложения в том случае, если формат дальнейших переговоров станет многосторонним, с участием восточноевропейских союзников Парижа, а к колониальной сделке подключится и Великобритания. По мнению Блюма, Германия, реализуя свою программу перевооружения, столкнулась с серьезными экономическими трудностями, и обещание помощи со стороны западных демократий, подкрепленное уступками в колониях, могло заставить ее встать на путь мирного строительства. Он допускал, что уже в сентябре получится реанимировать работу конференции по разоружению в Женеве[736].
Однако за германским зондажем скрывалось лишь желание отвлечь внимание Парижа и Лондона от реальных проблем европейской безопасности. Переговоры о заключении нового гарантийного пакта взамен Локарнских соглашений, нарушенных Гитлером в марте 1936 г. после занятия Рейнской зоны, окончились, не начавшись. Надеясь добиться нормализации отношений с Германией летом-осенью 1936 г., Блюм выдавал желаемое за действительное. Схожие иллюзии он, поддерживаемый в этом аппаратом Кэ д’Орсэ, питал и в отношении будущего франко-итальянских отношений. В Париже сохранялась надежда на то, что договоренность с Римом все еще возможна на почве противодействия германской экспансии в Центральной Европе. Ради нее французы были готовы предать забвению итало-эфиопскую войну, которая к лету 1936 г. завершилась убедительной победой итальянцев. Однако Муссолини уже сделал ставку на сближение с Гитлером, что нашло наглядное подтверждение в ходе их совместного участия в гражданской войне в Испании на стороне генерала Ф. Франко. В октябре он официально объявил о формировании «оси Берлин-Рим»[737]. Контакты между Парижем и Римом осложнились после того, как в ноябре 1936 г. дуче согласился принять нового французского посла не иначе как при условии, что верительные грамоты будут вручены королю Италии как императору Эфиопии[738].
Тем, чем для Лаваля была Эфиопия, для Блюма оказалась Испания. Разразившаяся там в июне 1936 г. гражданская война ярко высветила внутренние противоречия французской внешней политики. Сразу после получения известий о военном мятеже Франко республиканское правительство в Мадриде обратилось в Париж за помощью вооружением. Французские правые выступили резко против содействия испанской республике, где у власти находилась левоцентристская коалиция Народного фронта[739]. Великобритания, как и в случае с Рейнской областью несколькими месяцами ранее, сочла за благо остаться в стороне от событий, непосредственно не затрагивавших ее безопасность и прямые интересы на континенте. Она предупредила французское руководство, что действовать на Пиренейском полуострове ему предстоит на свой страх и риск. Мнение британского политического класса не изменил тот факт, что Италия и Германия вскоре активно включились в ход гражданской войны на стороне франкистов. Париж оказался перед важной развилкой: решиться на самостоятельные действия, вплоть до прямого военного вторжения за Пиренеи, или пассивно наблюдать за очередным актом разрушения конструкции европейской безопасности.
Точка зрения Даладье звучала однозначно: «Решаясь на подобную интервенцию, мы рисковали бы остаться один на один с Германией и Италией, опираясь на сомнительную поддержку далекой и ослабленной России без всяких гарантий помощи со стороны Великобритании»[740]. Схожего мнения придерживался Гамелен. Никогда не высказывая конкретных предложений по международным вопросам, он, тем не менее, давал понять отношение к ним армии. «Возможность проведения операций на севере, юге Испании или на обоих театрах одновременно, – отмечал генерал, – не может рассматриваться без учета необходимости формирования достаточно широкого и прочного альянса. Ни в коем случае положение
