Рейнского кризиса, когда дала свое согласие на рассмотрение текста договора третейской инстанцией на предмет его совместимости с другими международными соглашениями. Советское руководство, после долгих сомнений подписавшее пакт в редакции Лаваля, рассматривало его в качестве шага к более тесному взаимодействию в вопросе обеспечения безопасности и заключению военной конвенции.
Интенсивность военных контактов между СССР и Францией, достигнув пика в 1933–1934 гг., неуклонно падала. В 1935 г. в них наблюдалась очевидная «асимметрия». В Париже продолжал работать комбриг Венцов, который, несмотря на все трудности, прилагал большие усилия к углублению сотрудничества между двумя армиями. В то же время преемник полковника Мандра на посту военного атташе в Москве подполковник Л. Симон сомневался в целесообразности франко-советского сближения и скептически оценивал военный потенциал СССР. Схожих взглядов придерживались офицеры Генштаба сухопутных сил, отвечавшие за развитие связей с Советским Союзом[759].
Нарком иностранных дел Литвинов рассматривал франко-советский договор, прежде всего, в качестве политического документа. «Не следует возлагать на пакт серьезных надежд в смысле действительной военной помощи в случае войны, – отмечал он в апреле 1935 г. – Пакт для нас имеет преимущественно политическое значение, уменьшая шансы войны как со стороны Германии, так и Польши и Японии» [760]. При всей обоснованности такого подхода в реалиях 1934–1935 гг., в Кремле мало кого удовлетворяла «программа минимум», в первую очередь потому, что без реального стратегического наполнения политическая ценность пакта, о которой говорил Литвинов, существенно снижалась. В беседе с Лавалем в ходе визита главы французского МИД в Москву в мае 1935 г. Сталин не скрывал советских ожиданий: «Господин Сталин заявил, что полностью согласен с той пацифистской трактовкой франко-советского пакта, о которой я сказал. В то же время он уточнил, что в том случае, если мир не удастся сохранить, пакт может рассматриваться в качестве альянса; следовательно, чтобы обеспечить его миротворческую составляющую, стоит предвидеть худшее и уже сейчас предусмотреть технические возможности для его эффективного применения… Я заявил о готовности внести в правительство вопрос об открытии переговоров между генеральными штабами при условии сохранения обычной секретности»[761], – писал Лаваль из Москвы председателю Совета министров Фландену.
Но за этим согласием скрывался лишь очередной маневр министра иностранных дел, который, не желая отталкивать Москву, продолжал попытки восстановить систему коллективной безопасности с участием Германии. В течение всего 1935 и первой половины 1936 гг. французские генералы аккуратно избегали любых военных переговоров с СССР. В разговоре с руководителем советской военной миссии командармом Седякиным в сентябре 1935 г. Гамелен «уклонился от обсуждения темы о дальнейшем сотрудничестве, намекнув на то, что имеются обстоятельства внутренне-политического характера и что вообще эту проблему должны разрешать не военные, а политические руководители» [762]. В начале 1936 г., на фоне обострения внутриполитической напряженности, связанного с формированием коалиции Народного фронта в преддверии парламентских выборов, вновь возник вопрос о сохранении «морального единства»[763] вооруженных сил и их защите от влияния коммунистической идеологии.
Резко сократилось число советских офицеров, проходивших стажировку во французских воинских частях. Начались сбои в поставках Советскому Союзу французской военной техники[764]. Обсуждение перспектив военной конвенции между двумя странами прекратилось. В ходе визита маршала Тухачевского в Париж в январе 1936 г. этот вопрос по существу не поднимался: все ограничилось обычными заявлениями обеих сторон о приверженности курсу на сотрудничество. Приоритетное сближение с Польшей требовало пересмотра отношений с Франции с Советским Союзом, особенно учитывая отношения, которые установились между Варшавой и Москвой. В подобной ситуации Гамелен не только не хотел брать на себя ответственность и инициировать переговоры с СССР без всякого очевидного сигнала со стороны политического руководства, но и сам укреплялся в скептическом отношении к перспективам сотрудничества с Красной Армией[765].
«В 1936 г., – вспоминал Блюм, – альянс, которому не исполнилось и года, казалось, был предан забвению. Русские очень хотели заключить соглашение между генеральными штабами. Однако этого не произошло, и в ответ на запросы со стороны русских мы тянули время» [766]. Правительство Народного фронта склонялось к возобновлению диалога с Москвой. Их активным сторонником выступал министр авиации Кот. Уже в июне в беседе с временным поверенным в делах СССР во Франции он «интересовался состоянием [франко-советского – авт.] сотрудничества, вытекающего из пакта, в частности по линии авиации. Кот в самых дружественных выражениях высказывал свое мнение о необходимости всяческого расширения этого сотрудничества. В частности, он предусматривает обмен специалистами, указав, что они особенно заинтересованы в посылке к нам танкистов и парашютистов, и обещав всячески поддерживать наши пожелания по линии направления специалистов во Францию, в частности артиллеристов»[767]. В конце октября Кот поднял вопрос о запуске переговоров о подписании франко-советской воздушной конвенции, но натолкнулся на сопротивление со стороны Даладье[768].
В ноябре узкий круг французских министров обсуждал перспективы сближения с СССР в военной сфере. Советские представители в Париже вскоре получили достаточно точную информацию об итогах совещания: «6.11.36 под председательством Блюма происходило совещание 3-х министров национальной обороны (с участием начальника Генерального Штаба и министра иностранных дел), на котором П. Кот снова поставил вопрос о выводах из франко-советского пакта о ненападении. Несмотря на резкие возражения военного министра Деладье [так в тексте – авт.] и не вполне положительные сообщения ген. Гамелена об РККА, на этом узком заседании правительства было принято решение отправить в СССР представителя французского генерального штаба для переговоров о взаимодействии французской армии и РККА в случае нападения Германии на Чехословакию»[769]. Полпред в Париже В. П. Потемкин знал, что французский генералитет негативно относился к перспективе сближения с Советским Союзом [770]. В Москве заняли выжидающую позицию. Литвинов писал Потемкину: «Некоторые авторитетные товарищи здесь предпочитают, чтобы (военные) переговоры были отложены, но лучше, чтобы инициативу здесь взяли на себя французы»[771].
В отсутствии политической воли со стороны Блюма, при неопределенной позиции Даладье, который, скорее, колебался, чем выступал против предложений Кота, французской военной бюрократии удалось успешно торпедировать все предприятие. Вместо отправки французского представителя в Москву предполагалось проведение переговоров на уровне военных атташе. Предложение было озвучено Венцову таким образом, что сформировало у него самые негативные ожидания. Военный атташе, отправлявшийся на родину, получил его от начальника канцелярии Гамелена на выходе из кабинета главнокомандующего после прощальной аудиенции. «Я спросил, – отметил Венцов в рапорте, – является ли его сообщение официальным и говорит ли он со мной по директивам своего патрона и начальника штаба армии. Птибон уклонился от прямого ответа. Он сказал только, что в самое ближайшее время они должны представить официальные соображения своему министру г. Деладье»[772].
Непосредственные переговоры военных ведомств стартовали 6 января 1937 г. Сменщик
