— От еды и вина ты отказался. Что насчет кофе?
— Фруктовая вода — в самый раз.
— Жаль. Айша варит его как настоящая волшебница.
— Ты предлагаешь мне кофе, сваренный женщиной? Я больше не заслуживаю братской любви?
Аднан расцеловал гостя в обе щеки и занял соседний стул, поставив перед собой крохотную чашечку с кофе.
— У меня целых три жены. Должны же они заниматься чем-то, кроме рукоделия.
— А у меня до сих пор ни одной, слава богам. Ты позвонил, и я явился на твой зов.
— Я отвлек тебя от чего-то важного?
— Разве что от планов, которые пришлось отложить на завтра. У Брике появилась новая девушка. Европейка. Судя по всему, из Дании или из Норвегии. Восхитительные светлые волосы, в которые она может укутаться, ярко-голубые глаза. И все формы на месте.
Сделав глоток кофе, Аднан кивнул.
— Деревенская. У них бедра шире, чем у городских, и грудь больше. Жаль, что они не обучены манерам. В противном случае за них бы платили так же хорошо, как и за городских.
— Я ее не на прием к королю Иордании веду.
— Надеюсь, ты получишь удовольствие. — Хозяин вновь поднес чашку к губам. — Мне нужен совет. Это касается Ливия.
— Где он, к слову? Я не встречал его с тех пор, как он навестил меня наутро после знаменитого ужина. Ругался, на чем свет стоит. Не помню, когда в последний раз видел его таким злым.
— Именно об этом я и хочу с тобой поговорить. Ты должен сказать ему, чтобы он оставил Фуада Талеба в покое. Вы близки. Он доверяет тебе. В твоем присутствии он показывает свое настоящее лицо. Проявляет эмоции.
Умар налил себе воды из графина и выпил ее в несколько больших глотков.
— Ты сам дал ему право на то, чтобы пролить кровь. Не без условий, но дал. Сукин сын убил его женщину и забрал его корону.
— Я ошибся.
— Ты признал свою ошибку? Пойду проверю, не пошел ли снег.
Аднан махнул на него рукой, допивая кофе.
— Я ошибся, — повторил он. — Он убьет Фуада Талеба, а потом порешит половину города. Ты знаешь Ливия. Останавливаться вовремя он не умеет. Он вообще не умеет останавливаться. Я думал, что за эти десять лет в нем что-то изменится. Что он станет другим. Успокоится. Перестанет выхватывать нож по малейшему поводу. Больше не будет резать языки тем, кто говорит с ним без должного уважения. И что же я увидел, Умар? Он изменился. Стал более замкнутым и злым. Если бы я не вмешался, он убил бы Фуада в собственном доме у меня на глазах. Раньше я с трудом мог найти на него управу, а теперь это просто-напросто невозможно. Я по-прежнему люблю его как сына, но не позволю разрушить то, что так долго строил. То, что строили мы, ты и я, если хочешь.
Умар наблюдал за братом, подперев голову рукой. Аднан откинулся на спинку стула и сцепил пальцы на животе, созерцая пустую кофейную чашку. За последние несколько лет он постарел, хотя до сих пор держался молодцом, но огонь, горевший в нем в те дни, когда они боролись за место под солнцем, начал угасать. Они работали на износ, отказывая себе практически во всем. Стоит ли удивляться, что у брата больше нет сил?
— Я всегда говорил тебе правду, Аднан. А сейчас она необходима как воздух. Ты делал все для того, чтобы обрезать мальчику крылья. Бил его по рукам, когда он проявлял инициативу. Отчитывал при всех за малейший проступок. Он уважает тебя, но это уважение основано на страхе. Страх должны испытывать наши враги. Ты говоришь, что любишь его как сына, но разве ты когда-нибудь проявлял эту любовь?
— Я воспитывал в нем ответственность. Это то, что необходимо мужчине. И моему сыну. Что до уважения — не думаю, что в словаре Ливия Хиббинса есть такое слово. Он плюет и на гражданские законы, и на законы криминального мира. Он чуть было не повесил Тарека Бадара на оливковом дереве в саду Брике только потому, что этот извращенец умыкнул очередную шлюху. Выколол глаз Али Малуфу за то, что тот якобы слишком долго смотрел на Эоланту. А если я начну перечислять искалеченных им мужиков, которые приглядывались к Гвендолен, то наберу больше десяти. Корона вскружила ему голову.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Тареку Бадару не помешает чуток повисеть на оливковом дереве и подумать о жизни. Али Малуфу я бы выколол оба глаза, а потом отрезал бы кое-что жизненно важное, он и вправду чересчур дерзко смотрит на чужих женщин. Что до Гвендолен… — Умар блаженно улыбнулся. — Ради таких мужчины в древности покоряли города, а ты говоришь о десятке искалеченных сосунков. В конце-то концов, они уже не мальчики, и их тоже учили пользоваться ножом.
— Ты вытирал ему сопли в тюрьме, когда он сидел свой первый срок, и теперь считаешь себя его мамочкой. Но это твое право. Мое право — сказать, что Ливий Хиббинс должен уехать отсюда как можно скорее. Этот город для него слишком мал. Он рожден не для того, чтобы управлять крохотным королевством. Это император, которому нужна империя. Пока он не построит ее, он будет разрушать все, что видит на своем пути.
Тяжело вздохнув, Умар вновь потянулся за графином.
— Знаешь, почему я тогда привел его к тебе? Хотел, чтобы ты взглянул на него, как в зеркало. Чтобы увидел в нем того Аднана, которым ты был когда-то. До того, как короновать себя в этом восточном городишке. Ты был диким, как стая бешеных собак. В тебе жила целая сотня парней, подобных Ливию. Ты тоже плевал на все законы и убивал за один неверный взгляд. Я думал, что твоя связь с этим мальчиком будет особенной. Что это пробудит в тебе прежнюю страсть к приключениям, и ты очнешься от сна, в который погрузился после того, как стал королем. А ты начал ломать его, делая тем, кем он на самом деле не является. Проблема только одна: тебя тоже пытались ломать, но никто так и не сломал. Почему ты решил, что с Ливием это сработает?
— Я видел сон, — сменил тему Аднан.
— Боги, не начинай. Я сыт по горло проклятой мистикой.
— Я видел сон, — упрямо повторил брат. — Ливий стоял на высокой горе, на нем были рыцарские доспехи, на плечах — мантия из темно-синего бархата, а на голове — корона, украшенная обломками голубых сапфиров. Склоны горы были заполнены людьми, которые пытались взобраться на вершину. И когда им оставалось сделать каких-то несколько шагов, они падали замертво и превращались в лед. Те, что стояли подальше, кричали его имя, вырывали свои сердца и бросали к его ногам. А Ливий смотрел на это и улыбался. Широко, дерзко. Так, как улыбается всегда.
Наполнив стакан до половины, Умар достал из графина дольку лимона и отправил ее в рот.
— Больше не читай истории о янтарных Жрецах на ночь.
— Поговори с ним. Я знаю, он тебя послушает.
— Он не послушает. И я бы на его месте тоже не послушал. Если бы кто-то убил мою женщину, я бы распял ублюдка на городской площади, а потом отрубил ему голову и играл ей в футбол. И ты бы сделал то же самое. Он прикончит Фуада Талеба и уедет навсегда. Ты вынес приговор, судья, а Ливий дал слово исполнить его. Если вмешаешься, весь криминальный мир Алжира перестанет тебя уважать.
— Ты имеешь в виду ту часть криминального мира, которая останется в живых после того, как Ливий закончит мстить за свою шлюху? — Аднан в отчаянии тряхнул головой. — Хватит. Мне надоел этот разговор.
— Я поговорю с ним. Ради тебя. Считай это личной услугой.
— Очень хорошо. Можешь ехать к Брике. Неровен час, твою деревенскую блондинку оприходует кто-нибудь более резвый.
[1] Кааба — мусульманская святыня в Мекке, к которой совершается хадж.
Часть вторая. Глава первая. Фуад. Настоящее
Весна 1977 года
Алжир
Остановив машину у своего бывшего дома, который теперь принадлежал Насрин, Фуад достал ключ из зажигания и оглядел сад. Ухоженный, как всегда. Калитка невысокого забора была приоткрыта, и он заметил Самира, сидевшего на прогретых солнцем камнях. Сын возился с воздушным змеем и, увлеченный своим занятием, не услышал звука приближающегося автомобиля. С тех пор, как они виделись в последний раз, минуло всего-то несколько месяцев, но мальчик сильно повзрослел. Видел ли Фуад, как росли его сыновья? Он попытался восстановить в памяти связанные с этим воспоминания, но ничего не вышло. Все это время он был занят. Либо решал проблемы, либо зарабатывал деньги. И вот его первенцу уже шестнадцать, среднему сыну — восемь, а Самиру, младшему в этом году исполнилось пять. Выгоняя мужа из дома, Насрин была на седьмом месяце беременности, но это не помешало ей твердо заявить, что она не желает его видеть. Ни сегодня, ни завтра, ни через год. Первое время Фуаду позволялось видеться с детьми, но потом бывшая жена лишила его и этой привилегии. Оборвала последнюю нить, за которую он мог схватиться в надежде хотя бы на мгновение сохранить видимость баланса в своем личном мире. Когда-то он возвращался домой, съедал горячий ужин, спал в обнимку с любимой женщиной, смотрел на детей и восстанавливал силы перед следующим броском. А потом эта женщина выставила его из собственного дома, вышвырнула на улицу, как надоевшую игрушку или провинившегося щенка. В глубине души Фуад понимал, что это рано или поздно произошло бы, но реальность бьет по лицу в тысячу раз сильнее, чем мы ожидаем, и выбирает для удара самый неподходящий момент.
