карая любого агрессора, входящего на их территорию.
Некоторые социальные институты применяют эти выработанные нормы для формирования поведения большинства: религиозные эдикты, ритуалы, табу и прочие общие убеждения, кнутом или пряником побуждающие людей к миру. Приведу всего один пример: культура чести, Можно подумать, что это что-то вроде морального кодекса, но на деле это система, которая использует обещание возмездия для сохранения относительного мира. Там, где полиции и судебной системы нет, люди по большей части не нападают на других и не занимаются воровством, опасаясь возмездия со стороны жертвы и ее группы. Причем санкции необязательно насильственные: с обидчиком могут просто перестать иметь дело, изгнать его из деревни, поливать презрением и распускать слухи. Инструменты общественного контроля, которыми обладают примитивные общества, не слабее прочих. Хотя на самом деле возмездие часто предполагает насилие: зуб за зуб, око за око, жизнь за жизнь.
Система репрессий нужна, поскольку это мощный сдерживающий инструмент. Деревня дважды подумает, совершать ли набег на соседей, если знает, что соседи отомстят. Мы видели это на примере Пса Напа из Чикаго, когда говорили о его потребности создать себе устрашающую репутацию и неопределенности. Когда противник не знает, каковы ваши силы на самом деле, он не может быть уверен в том, насколько вы сильны или решительны. Поэтому в обществах без законов возникает стратегический стимул культивировать репутацию страшного бандита, пусть даже у вас на самом деле нет вкуса к насилию. Культура чести – то, к чему мы обращаемся, когда такая стратегическая реакция становится общепринятой социальной нормой. Честь входит в обычай, которому необходимо следовать. Пострадавший, который не ответит насилием на насилие, будет опозорен своим же сообществом.
Теперь взглянем на примитивные общества, где такой нормы нет и культура чести проявляется более мирно. Не столь мирно, как при развитом государственном устройстве, но куда спокойнее, чем в социуме, полностью лишенном подобных институтов. Глядя на уличные перестрелки в Чикаго или жестокое убийство из мести в либерийской глуши, я вижу группы без La Oficina. Там, где нет государства, сохранить хрупкий мир порой помогает именно культура чести [7].
Даже в сильных государствах до сих пор заметно ее наследие. Именно этим некоторые социологи объясняют то, что кое-где в Канаде и Америке случаев насилия до сих пор больше, чем в других местах. Чтобы понять, как это работает, нужно вернуться в канадские прерии, к фортам королевской конной полиции. Во всех этих поселках и сейчас необходимо присутствие КККП, в большинстве – едва ли не 100 лет непрерывно. Почему «эффект форта» сохраняется до сих пор? Почему хоккеист, родившийся сотней километров дальше от старинного форта, чаще нарушает правила на льду? Этого форта давно нет!
Самое простое объяснение заключается в том, что культура насилия очень прилипчива. Да, государство обеспечивает мир, но не полностью. Культурные нормы и институты устойчивы, так что в местах, где долго поощрялась культура чести, она сохраняется. Конечно, лучше, если общество вообще не институционализировало репрессивную систему. Стивен Пинкер, такой же канадец, изучающий насилие и перебравшийся в Штаты, при помощи этой же идеи объясняет разницу уровня насилия в соседних странах. «Канадцы убивают втрое меньше, чем американцы, – пишет он, – отчасти потому, что в XIX веке канадская конная полиция оказалась на западных границах раньше поселенцев и избавила их от необходимости усваивать культуру чести», Разумеется, на эту разницу влияет и множество других факторов, но отчасти различие между США и Канадой действительно можно объяснить ранним появлением блюстителей закона, обеспечивающих мир [8].
По той же причине на юге США насилия больше, чем на севере. Большинство первопоселенцев Юга – так называемые шотландско-ирландские американцы из скотоводческих общин с британских окраин. На протяжении поколений эти шотландцы и ирландцы не испытывали влияния государства-миротворца, поскольку Лондон был далеко, как жители прерий вдали от форта. Перебравшись в Северную Америку, свои карательные нормы они привезли с собой. Со временем оказалось, что в штатах, где изначально оказалось больше шотландско-ирландских переселенцев, был и более высокий уровень насилия. Более того, эта особенность сохраняется и по сей день [9].
Выходцы из Шотландии и Ирландии заселяли и канадские прерии. Сохраняли ли их потомки склонность к насилию, зависело от конкретных мест: чем ближе к фортам КККП, тем заметнее со временем снижался уровень насилия под влиянием государства – Верховного Миротворца.
Я сам – результат этого умиротворения. Часть моей семьи – потомки шотландско-ирландских иммигрантов, поселившихся неподалеку от столицы Канады – Оттавы. Живя так близко к центру страны, они постепенно ассимилировались с государством, вплоть до того, что последний в роду стал картографом в КККП, а позже – летописцем мира.
Напу в этом смысле повезло меньше. В северном Лондейле, как в большинстве бедных национальных кварталов Чикаго, и сейчас сохраняется культура чести. Одна из причин, разумеется, в том, что американское государство долго и последовательно притесняло черных. Как доверять системе правосудия, направленной против тебя? Конечно, молодые люди, стремясь дать отпор, прибегали к карательным мерам. Журналистка Джилл Леови утверждает, что «насилие возмездия» сохраняется, поскольку полиция всей мощью обрушивается на мелкие нарушения, вместо того чтобы раскрывать крупные преступления. Молодежь понимает, что в случае убийства рассчитывать на полицию бессмысленно. А банды, членами которых они являются, обеспечивают защиту хотя бы до какой-то степени, сдерживая хищных соперников. Эта несовершенная насильственная система куда более жестока, чем легитимная государственная, но даже она лучше, чем война всех против всех [10].
Анархия и международные институты
Больше всего международная система напоминает второсортные квазианархические системы порядка. Я сравнивал разоны с государствами, но это не лучшая аналогия. Один или два разона в Медельине действительно напоминают государства – они интегрировали свои комбо и создали формальные системы безопасности, финансового и социального управления, но связи остальных с подчиненными им уличными бандами намного слабее. В основном разон – это примерно гегемон в иерархическом альянсе. Правящий разон защищает свои комбо и разрешает их споры. Комбо в свою очередь признают власть разона и позволяют ему забирать большую долю наркодоходов. Некоторые разоны применяют силу, присоединяя комбо, но в основном это практически бартерные отношения по принципу «ты мне – я тебе».
Это описание хорошо подходит к международной системе – группе иерархических альянсов. Вместо почти двухсот стран, скандалящих по пустякам, нынешняя политическая карта мира представляет собой группу конфедераций во главе с наиболее могущественными государствами. В границах каждой такой коалиции гегемон поддерживает мирные отношения между ее членами, регулирует экономическое и военное сотрудничество, ведет переговоры с другими гегемонами от имени всей группы. Самый очевидный пример – Соединенные
