Штаты и их лидерство в Северной и Центральной Америке и странах Карибского бассейна. Франция и другие европейские страны возглавляют свои иерархические сети, Россия – свою, коалиция Китая постепенно расширяется, но США пока остается во главе самой обширной и разнообразной группировки. Политолог Дэвид Лейк утверждает, что эти иерархические альянсы – мощная сила сохранения мира как в пределах конфедераций, так и между ними – за счет уменьшения числа договаривающихся сторон. Вместо десятков спорящих стран переговоры ведут всего несколько коалиций.
Порой гегемон подчиняет окрестные страны угрозами или силой. Можно называть такой подход империалистическим, и это будет достаточно справедливым определением для крупных империй на протяжении всей истории. Историки говорят о Pax Romana, Pax Brittanica и даже о Pax Mongolica отнюдь не потому, что империалисты были кроткими правителями. Они отличались деспотизмом, не меньше прочих стремились к богатству, но помимо этого они стремились поставить войну вне закона. Покоренным кланам и странам, вошедшим в состав империи, запрещалось воевать между собой.
Имперское принуждение не исчезло и в наши дни. США создавали свой альянс довольно агрессивно, если это казалось необходимым. Тем не менее во многих иерархиях сохраняются отношения взаимного обмена – подчиненные уступают гегемону в некоторых политических вопросах, признают его торговое лидерство, выступают его союзниками в конфликтах с другими гегемонами, а взамен могут гораздо меньше тратиться на собственную оборону и безопасность и спокойно развивать торговлю. Отношения такого рода совершенно легитимны и даже популярны, несмотря на явный крен в пользу гегемона. Хороша такая система глобального управления или плоха, но Лейк подчеркивает, что никакой другой у нас нет, а потому называть международную арену анархической некорректно. Напротив, можно сказать, что эта система формирует региональные резервы мира и сотрудничества [11].
Некоторые идеалисты мечтают о мировом правительстве. Помните письмо Эйнштейна Фрейду? «Что касается войны, – писал физик, – я лично вижу простой способ решения проблемы. Это создание при международном согласии законодательного и судебного органа для решения любого конфликта, возникающего между странами». Эйнштейн так глубоко в это верил, что даже предложил аксиому: «Вопрос международной безопасности включает безоговорочной отказ каждой страны в определенной мере от свободы действий – то есть от своего суверенитета, – и совершенно очевидно, что другого пути к такой безопасности не существует».
К счастью, утверждение Эйнштейна не столь аксиоматично. Глобальное правительство – не единственный путь к миру, так же как наличие государства – не единственный способ избежать насилия. Но некие международные институты действительно нужны, чтобы устанавливать общие для всех правила, облегчать переговоры и следить за исполнением договоренностей.
Не все с этим согласны. Политолог Джон Миршаймер, известный скептик, в 1990-е годы в знаменитом эссе призвал «институциональных оптимистов» предоставить больше доказательств их позиции. В качестве одного из примеров он говорил о НАТО. Да, эта организация способствовала тому, что холодная война не перешла в Третью мировую. Она помогала сохранять мир в других уголках планеты. Но какое отношение к этому имел сам институт? – спрашивал Миршаймер. Действовала ли здесь организация и ее правила или всех к миру принудили просто совместные усилия государств? Можем ли мы утверждать, что институт сделал нечто большее, чем сумма его составляющих? [12]
Думаю, в чем-то Миршаймер прав. Интересы и действия стран-участниц имеют большое значение, а вклад международных институтов объективно оценить сложно. Их роль часто представляется как произвольное сочетание фактов и веры. Но после 1990-х доказательств и правда стало больше. Я думаю, это говорит о влиянии международных институтов помимо суммарного влияния стран-участниц: они упрощают переговоры и координацию действий, создают режимы сотрудничества, регулируют поток информации и следят за выполнением обязательств и законов.
Приведу пару примеров и начну с законов и норм, определяющих права человека. Ранее, говоря о пересекающихся интересах, я упоминал Революцию прав. Чем больше людей ощущали родство с представителями соперничающих групп, тем шире становился диапазон переговоров. Но эти изменения не были спонтанными, их тщательно и кропотливо выстраивали, чтобы затем оформить в международный закон. Это было непросто, путь к Всеобщей декларации прав человека, принятой на Генеральной ассамблее ООН в 1948 году, оказался долгим. Тогда еще Декларация, которую лоббировали бесчисленные дипломаты, ни к чему не обязывала, и многие страны, ее подписавшие, на самом деле в нее не верили. Однако в последующие десятилетия эти и другие усилия постепенно сформировали обширную систему глобальных механизмов – юридических, пропагандистских, наблюдательных и правоприменительных, – чтобы следить за соблюдением прав человека и защищать их. Положения перешли в договоры и новые конституции, которые в свою очередь изменили нормы по всему миру. В результате почти полностью изменились представления о том, как следует действовать правительствам в плане предотвращения преступлений и наказания нарушителей. Эти глобальные положения контролируют правительства, ограничивая их возможные действия против оппозиции, и создают возможность для аутсайдеров требовать большего. В каком-то смысле они стимулируют нравственное и культурное взаимодействие, облегчающее заключение договоренностей [13].
Другой пример – Лига Наций и Организация Объединенных Наций. Это институты коллективной безопасности, созданные для расширения диапазона переговоров и снижения вероятности войны. Так же как в La Oficina, члены ООН и Лиги взаимно заинтересованы в поисках компромиссов. Подчиненные организации – Генеральная Ассамблея и Совет Безопасности ООН – решают все пять проблем, приводящих к войне: они предоставляют площадку для встреч и обмена информацией; в их рамках особые агентства следят за выполнением договоренностей и правил, уменьшая неопределенность; они предоставляют механизмы координации и протоколы взаимодействия, позволяющие одним странам объединить усилия, чтобы наказать другие, отступившие от правил; и наконец, они поддерживают организации и агентства, напрямую работающие с заключением и соблюдением договоренностей, – через санкции, посредничество и миротворческие действия.
Но никакие меры не идеальны и не способны полностью сдержать целую страну, особенно одну из наиболее могущественных. И все же я убежден, что эта система все-таки создает более последовательные правила, ведущие к более предсказуемым последствиям, нежели мировое сообщество при ее отсутствии. Как любил говорить бывший генеральный секретарь ООН Даг Хаммаршельд, «ООН придумана не для того, чтобы создать человечеству рай, а для того, чтобы спасти его от ада» [14].
Общий эффект таких гигантских систем, как ООН, определить трудно, но, как мы увидим в следующей главе, есть масса подтверждений тому, что конкретные вмешательства – санкции, посредничество, миротворческое вмешательство и иже с ними – действительно вносят вклад в дело мира [15].
Глава 10
Вмешательства
Яне думал, что мне понравится Джон Прендергаст. Высокий, статный, с гривой волнистых волос, этот харизматичный активист колесил по Африке в компании Джорджа Клуни, Дона Чидла и других
