Они ищут естественные эксперименты, где по стечению обстоятельств одни группы попадают в какую-то программу, а другие – нет. Или сопоставляют исторические случаи, смотрят, где происходило вмешательство, а где нет и можно ли говорить об очевидном успехе. И наконец, они сопротивляются поспешным суждениям и не претендуют на многое.
Такой подход применялся при введении таргетированных санкций, и свидетельства, пусть и незначительные, вселяют в меня сдержанный оптимизм. Во-первых, что касается широкомасштабных (не таргетированных) санкций, специалисты выяснили, что такая политика часто работает, по крайней мере, если ставить разумные задачи. Слишком амбициозные цели типа смены режима или прекращения уже идущей войны достигаются редко. Но санкции оказались более успешны для достижения других изменений, например для удержания режима от поддержки террористов, наращивания военной мощи или приобретения более опасного вооружения [6].
Во-вторых, есть признаки того, что таргетированные санкции сильнее задевают плутократов. Большинство свидетельств – анекдотического характера, поскольку реальные данные об их финансах недоступны. Впрочем, элиты часто владеют компаниями, которые торгуются на финансовых биржах, и стоимость акций этих компаний отражает их силу. В таких случаях специалисты смотрят на стоимость акций этих компаний до и после введения санкций и сравнивают со сходными, но менее политизированными компаниями. Например, в Иране после прорыва в переговорах, которые могли привести к снятию тяжелых международных санкций, стоимость акций компаний, контролируемых иранским высшим руководством и Корпусом стражей исламской революции, резко пошла вверх, Санкции реально сработали [7].
Но все это касается режимов, попавших под санкции, но не сдерживающего эффекта политики условного подавления. Данных о ее применении на уровне государств просто нет. Есть отдельные истории успеха, но их трудно квантифицировать. С другой стороны, есть данные о главах организованных преступных группировок и картелей. Сбор свидетельств продолжается, но уже можно сказать, что условное подавление несколько снижает уровень насилия со стороны гангстеров и мафиози. Примером могут служить программы условного подавления в некоторых американских городах, введенные для усмирения наиболее опасных группировок. 12 проведенных исследований показали, что эта стратегия действительно способствовала снижению количества убийств. Конечно, свидетельств немного, да и те шаткие, в большинстве исследований данные по городам, где полиция применяла эту программу, сопоставлялись с информацией о городах, где ее не было, это хорошая группа сравнения, но все еще не рандомизированное исследование. Тем не менее результаты устойчивы и последовательны, и это обнадеживает [8].
Другой пример – поведение разных стран в отношении международных наркосиндикатов. «Зажатые в угол, картели дают бой, – говорит Бен Лессинг, – но если им предложить привлекательную альтернативу ведения их бизнеса менее насильственным образом, многие соглашаются». Он утверждает, что это неплохо получается у колумбийского правительства, сделавшего наркобаронам предупреждение: прекращайте насилие, или мы примем самые жесткие меры, вплоть до экстрадиции в Соединенные Штаты. Лессинг полагает, что такая политика вкупе с переговорами способствовала установлению мира в Колумбии. Мексиканское же правительство откровенно и безо всяких условий попыталось прижать наркобаронов, и это было стратегической ошибкой в плане обретения мира. Как утверждает Лессинг, эта мера способствовала лишь расширению насилия.
В завершение скажу, что таргетированные санкции против бандитов и автократов, переходящих красные линии, – не столько доказанная стратегия, сколько убедительная идея, близкая по смыслу нашей теории о том, почему происходят конфликты, У нее есть резонная, но недостаточная поддержка. Скромные улучшения в частностях могут стать значимой темой, и я хочу, чтобы мы научились относиться к ней с большим вниманием.
Принуждение
Давайте обратимся к другим скромным успехам – деятельности миротворцев, невоенных посредников и блюстителей порядка. Прендергаст постепенно разочаровался во многих из них, и не без оснований. Взглянем на миротворческие миссии ООН. Поклонники рисуют идеализированный образ беспристрастных героев на страже мира, скептики говорят о «миротворческо-гуманитарном комплексе», который каждой стране предлагает одну и ту же «неработающую модель государства» [9]. Правы и те и другие. Миротворцы могли бы действовать гораздо лучше. И тем не менее, если учесть, из-за чего срываются переговоры, они все-таки делают шаги по направлению к миру.
Должен признаться, когда я впервые встретился с батальоном голубых касок, они не произвели на меня особого впечатления. Пакистанский миротворческий контингент, расквартированный на севере Либерии, состоял в основном из малообразованных представителей беднейших слоев населения. Почти никто из них не говорил по-английски, поэтому патрульные даже не могли обменяться с местным населением простейшими фразами и просто разъезжали в пикапах с оружием наперевес, стараясь лишний раз вообще не покидать машины. Обычное дело, подобные истории о миротворцах рассказывают по всему миру. К тому же пакистанцы, разумеется, почти все были мусульманами, и в регионе, известном христианско-мусульманскими разборками, многие местные опасались предвзятости.
Многое из этого я знал отчасти потому, что питался в их столовой. Когда исследования забрасывали меня и коллег на север Либерии, мы ездили на окраину столицы поужинать в потрепанном трейлере, служившем офицерской столовой. Сотрудникам гуманитарных миссий, как правило, дозволялось покупать там еду. Это всегда была лотерея, слягу ли я назавтра с больным желудком, поскольку на кухне, естественно, не могло быть чисто, но в очередной раз устав от рациона из острого зеленого картофеля с маслом, загадочного «мяса диких животных» и овощей с метким названием «горькие шарики», я был неспособен устоять против восхитительных дала и бирьяни. К тому же многие офицеры владели английским, были хорошо образованы и вежливы, хотя и (насколько я мог судить) презрительно относились к местным и не чаяли вернуться домой [10].
Миротворчество – это бизнес, однажды объяснила мне одна американская представительница при ООН, которой досталась незавидная задача сделать миротворческие миссии чуть более эффективными. Бедные и развивающиеся страны получают от богатых стран большие выплаты за отправку своих войск в горячие точки типа Либерии. Страны, направляющие войска, из этих выплат тратят, конечно, какие-то (не слишком большие) суммы на солдат и офицеров, но остальное кладут в карман. Ни для кого не секрет, что эти выплаты, по сути, субсидия на нужды их собственных армий. Дело в том, что богатые страны не хотят навредить своим народам и отдают дело мира, так сказать, на аутсорс. Но батальоны из развивающихся стран чудовищно неэффективны, даже когда не страдают от некачественного управления. Они редко владеют необходимыми навыками и даже языком, чтобы решать проблемы [11]. Однако вскоре я научился ценить эти миссии, несмотря на все их недостатки.
Около мечети обнаружили тело девочки. Четырнадцатилетняя Камара днем ранее собирала кассаву на семейном участке в лесу и пропала по дороге домой через густо заросшие холмы.
Камара была из народа лорма, чье христианство плотно перемешалось с местными традициями,
